Герман осторожно дёрнул на себя тяжёлую дверь в надежде, что незаметно юркнет в общежитие мимо дремлющей Клавдии Ивановны. Юноша догадывался, что в столь поздний час пожилая женщина либо читала, либо вязала. А в недолгих перерывах между рутинными делами вахтёрша клевала носом, естественно, навострив уши. Но все надежды пробраться незамеченным в «логово врага» рухнули в одно мгновенье, когда неподвижную вечернюю тишину прорезал взвизгивающий звук не смазанных петель. Герман опасливо зажмурился, словно перед казнью и, выдохнув, решительно шагнул в полутёмный вестибюль. «Эх, будь, что будет! Умирать, так с гордо поднятой головой», – мелькнула отчаянная мысль.

– Поплавский, ты? – послышался строгий возглас с вахты.

– Я, Клавдия Ивановна, не волнуйтесь! Простите за опоздание. Я вышел из дома вовремя, а автобус, будь он неладен, меня подвёл! Сами знаете, как они сейчас ходят… – пришлось соврать юноше. «Во благо!»
          – Вот надо было и оставаться дома. А то так мне весь первый этаж разбудишь! – с укоризной ответила женщина и смахнула с носа очки с толстыми мутными линзами.

– В следующий раз останусь. Ей-богу, обещаю!

– Ох, и не перестаёшь ты меня удивлять, Поплавский, – вдруг сменив гнев на милость, начала Клавдия, медленно потянувшись к нижней полке под столом. – Отошла сегодня в каптёрку на пять минут, возвращаюсь – а тут вон какой подарочек… – В руках женщины появился глиняный горшочек с маленькими фиолетовыми цветками с жёлтой сердцевиной. Яркое цветение обрамляли пушистые аккуратные листочки. – Кто это тебе такие посылочки шлёт, а, Гер? Девчатам, вон, ромашки не положат, а тебе приволокли целую фиалку в горшке! Да ещё и сорт такой, диковинный… Поди, дорогая?

Герман удивился не меньше вахтёрши, в маленьких юрких глазках которой так и светилось старческое заискивающее любопытство.

– Да вы что, Клавдия Ивановна! С чего вы взяли, что это мне?! – смутился юноша, не сводя заворожённого взгляда с цветка, который до сих пор таинственно молчал.

         – Я не совсем из ума-то выжила! – сердито воскликнула вахтёрша и поставила перед притихшим юношей цветочный горшок. – Под ним лежал конверт с твоим именем! А у нас теперь так заведено: если звонят на вахту, то непременно тебе, принесли посылку – тоже тебе! И письма шлют тебе, Поплавский! Ты ж у нас личность известная… Можно сказать, знаменитость местного разлива, о! На конверт, читай, коль мне не веришь!

Женщина достала из потрёпанной книжки на столе запечатанный конверт с синим штампом. Гера бегло пробежался по нему глазами и заметил витиеватую надпись в графе «кому»: «Первокурснику Герману Поплавскому». Остальные поля пустовали.

– Извините, я… – едва успел смущённо обронить Герман, как услышал настойчивое: «Забери меня, наконец, от этой сварливой старухи! Она мне уже порядком надоела, как и местный сквозняк».

– Я, пожалуй, пойду. – Герман молча схватил цветочный горшок с конвертом, торопливо пожелав вахтёрше доброй ночи, и поспешил на свой этаж. Его спину прожигал колкий взгляд, а голову одолевали смутные догадки. «Кому понадобилось так глупо надо мной шутить?!»

В комнате Гера застал пустую не заправленную кровать Леонида да неубранный стол, на котором громоздились раскрытые учебники и тарелки с подсохшей гречкой. «О, у нас был званый ужин? Какая жалость, что я на него опоздал…» Юноша поставил фиалку на край стола и кинул конверт на свою кровать. Затем наспех стянул с себя тяжёлое колючее пальто и обессиленно опустился на койку, сомкнув глаза. Минуту он неподвижно сидел, прислонившись спиной к стенке и тяжело дыша, будто до этого пробежал целый кросс. Когда Гера повернулся в сторону окна и прижался левой щекой к холодной неровной стене, сознание его будто немного прояснилось. Он ощутил, как сильно гудит голова, как неистово хочется смочить горло да погрузиться в глубокую дрёму. Хотелось, чтобы этот день, наконец, закончился и сознание перестали терзать стервятники-мысли. Из-за стены он услышал приглушённые мужские голоса, которые то ли спорили о чём-то, то ли что-то яро обсуждали. Как обычно бывает, после захода солнца в общежитии только начинала кипеть бурная студенческая жизнь. Только старенькой вахтёрше всё время думалось, что её «владения» погружаются в крепкий сон аккурат после одиннадцати. Но на деле лишь она одна предавалась благостной дрёме прямо на посту. Дабы не нарушать «священный сон Клавы», как выражались местные ребята, жильцы с первого этажа перебирались на верхние, чтобы порой до глубокой ночи побалагурить с соседями. В такие длинные и шумные вечера Герман подолгу не мог заснуть, ворочаясь в неудобной скрипучей постели. Он прислушивался к разговорам, льющимся за тонкой стенкой, и иногда различал мелодию, которую дружно напевали всем скопом под гитару. Зачастую струнный инструмент был безобразно расстроен, но от этого звучал даже фактурнее, чем обычно. И Герман всё гадал, от чего ему было особенно тоскливо в такие моменты: от того, что он не мог забыться сном, или от того, что не мог быть частью этих посиделок.
          Но на сей раз юноша знал, что заснуть ему не помешает даже грохот несущегося на него поезда, а галдёж за стеной лишь убаюкивал его. Да и койка показалась ему мягким и воздушным облаком, а не пружинистой лавкой. «Нет, не могу себе позволить сейчас такую роскошь, как сон… Прежде всего надо выяснить нечто важное».

– Признавайся, кто тебя мне передал? – не открывая глаз, спросил Гера, но ответа не последовало. Юноша взял в руки конверт и присмотрелся к штампику в правом верхнем углу. От частых прикосновений краска успела размыться и некоторые слова стёрлись. «Или намеренно стёрли?..» Герман лишь смог различить пару слов, которые так и не натолкнули его ни на одну догадку: «лавка» и «сестёр». 

«Так и будешь на него глядеть? Али сам всё узнаешь? Нечего меня попусту беспокоить» – недовольно откликнулась фиалка. Герман ещё раз посмотрел на надпись, словно пытаясь узнать в этом ровном аккуратном почерке что-то знакомое. Быстро вскрыв конверт, он достал маленькую записку и жадно впился в неё глазами:

«Здравствуйте, Герман!
Я надеюсь, что Вы таки отыскали верную дорогу в тот вечер и сейчас пребываете в хорошем расположении духа. Прошу прощения за свою неприветливость — я вовсе не такая.
Передаю через две пары рук горшочек с очень редкой и дорогой фиалкой. Считайте это моим извинением перед Вами за мою поспешную грубость. Это всё, что я могу подарить. Я считаю, что цветы тоже украшают мужчин. Но если вдруг вы не любите их, то можете передать фиалку в заботливые руки. Думаю, Ваша маменька будет в восторге от этого подарка! Пускай ароматный цветок порадует её в такое ненастное время. Согласитесь, в этом году осень пожаловала к нам в гости совершенно неожиданно. Только не отдавайте фиалку хмурой пожилой женщине на вахте Вашего общежития. Она мне показалась недоброй, да и условия там, мягко говоря, неподходящие для комнатных цветов. Я это точно знаю. И ещё… Фиалки чувствуют отношение к ним. Если сорт Вам не очень нравится, он не будет у Вас хорошо цвести. Зато понравившийся цветок будет цвести долго и ярко. Не только из-за хорошего ухода. Но и из-за отношения. Они ведь тоже всё чувствуют…
Ой, слишком много лишнего, простите! Это профессиональная привычка.
Не сочтите за наглость, но я хотела бы встретиться с Вами в эту пятницу вечером. Приходите в полседьмого в Центральный парк культуры и отдыха. Я буду ждать Вас
 на мосту, ведущем в сторону улицы Ленина. Нижняя часть его облицована мозаичной плиткой, он такой единственный в парке. Красивый и заметный.
Не подумайте ничего дурного, моё желание – лишь невинный порыв любопытства.
До встречи!
Щедрая Олеся З.»