-Правы. Я не верю в это, хоть и очень боюсь того, что это все-таки так. Эдди ведь говорил, что ему именно счастья и не хватает. Видимо, мало ему оказалось его таланта, который, на самом деле, дар, который надо оправдать. Мало всеобщей любви, славы, денег и возможностей. Любовь, даже если она не одна на протяжении всей жизни, должна, все же, быть между двумя людьми, а не между одним человеком и толпой, в которой и лиц не разглядеть. А деньги, слава, возможности – вещи полезные, даже приятные, но не способные осчастливить. Я так думаю. Еще только процесс самого творчества… Уверена, что в такие моменты, когда у Эдди рождались его песни, его музыка, он был по-настоящему счастлив. Только это так мимолетно, так почти неуловимо!.. Возможно, и с Толларком случилось то же самое. Он слишком много отдавал, что бы успеть что-то получить. А вернее, успеть понять, что получил. И теперь он просто угасает, проживая остаток жизни в воспоминаниях. Такие люди, как он, не могут жить одними воспоминаниями. Вот и все.

-Значит, надо заставить его снова начать жить! И мне почему-то кажется, что у вас это получится.

-У меня?! – вскричала Мэри, интуитивно понимая, что Брэндон имеет в виду, но, совершенно не соображая, почему он себе это вообразил.

-Именно у вас. И только у вас! А у кого еще? Только вы ощущаете его, как никто другой, только вы знаете – и я бессилен понять, КАК – каким он был, какой он на самом деле. Да, мы с Джимми тоже помним. Но мы – его друзья, мужики, в конце концов. Мы не можем осчастливить, как бы сильно нам этого ни хотелось. И мы не можем чувствовать так тонко, так трепетно, как почувствовали вы, Мэри, чем живет его душа. Для меня, вечного и неисправимого романтика, истинное Чудо то, что вы сумели услышать и передать о нем и об Эдди, когда писали свои акварели. Я даже склонен видеть в этом некий божий промысел, иначе не скажешь… Но я не хочу вас страшить. Ни в коем случае я не требую и даже не прошу, не жду от вас невозможного чего-то. Я лишь хочу, чтобы вы встретились с Ричи, поговорили и не пугались, не расстраивались его возможным отношением к вам. Ибо кажется мне, оно – лишь его страх перед тем, что он может ощутить рядом с вами. И еще больше – перед тем, что он увидит или уже увидел в ваших картинах. И я очень надеюсь, что ваше отношение к нему, к его, нашей музыке, в конце концов, то, как вы чувствуете и знаете истинного Ричмонда Толларка, услышится им самим и окажется способным все исправить… Не смотря на, все-таки, довольно большое количество наших поклонников, друзей и близких людей, нас, Мэри, осталось только трое. Понимаете? Только трое! Нас связывает нечто большее, чем совместная работа долгие годы, общие воспоминания и так далее. Это необъяснимо обычными словами. Во всяком случае, мне это не дано… Но это, похоже, дано вам, Мэри. Вы поняли что-то такое о нас, что дает вам право вмешаться и… Ради Бога, помогите нам! Не дайте Ричи потеряться, выпасть из того круга, который мы вольно или невольно создали, к несчастью, отделив им себя от всего мира. То, что сделало нас когда-то великими, теперь вот сиротит нас с потерей каждого из четверки. Это дико звучит, возможно, но это так. Во всяком случае, я так ощущаю то, что происходит между нами, и происходило все эти годы. Видимо, действительно, за все надо платить… Но ведь не даром же появились вы с вашими рисунками! И все, что я мог бы сейчас добавить к этому – вас, Мэри, нам послал, наверное, сам Господь Бог и вся надежда сейчас лишь на вас!