В гостях у Игэа
Отправившись на следующий день в путь, когда уже опустилась вечерняя прохлада, Миоци и Игэа к полуночи достигли излучины реки. Повозка катилась через низины, уже начинавшие затягиваться мглистым туманом, через который то и дело просвечивали огни костров, казавшиеся размытыми, — будто на них смотрели сквозь слезы.
Наконец, они выехали на холм.
— Вон в ту сторону, — Игэа указал вознице на большой двухэтажный каменный дом с многочисленными флигелями, пристройками и огромным садом, тянувшимся вдоль темных вод реки.
Кони заржали, и повозка весело подкатилась к воротам. Навстречу им выбежала высокая женщина, закутанная в покрывало. Игэа бросился к ней навстречу и заключил ее в объятия.
— Аэй, — промолвил он, — родная.
— Игэа! Ты жив!
— Да — благодаря ли-шо-Миоци.
Игэа подвел жену к Миоци.
— Всесветлый да просветит вас, — произнес жрец обычное благословение.
Аэй упала на колени и хотела поцеловать руку Миоци, но тот не позволил ей.
— Я — только служитель Всесветлого, — сказал он, поднимая ее.
— Вы спасли Игэа и всех нас, мкэ ли-шо-Миоци! — со слезами на глазах воскликнула женщина.
— Пройдемте в дом, — пригласил хозяин.
…Пока Аэй показывала Миоци отведенные ему покои — с коврами и подушками, на улице слышался нестройный шум голосов, радостные восклицания и причитания.
— О Небо, — вздохнула Аэй, ставя зажженный светильник на плоский камень у очага, и улыбнулась. — Не дадут хозяину даже войти в дом!
Игэа, оставив окружавших его рабов, поспешил к гостю.
— Ну, как тебе твой новый скромный ночлег? Я предлагаю поужинать, а потом посидеть у костра, поговорить… как раньше.
— Очень хорошо, — согласился Миоци.
— У нас уже есть один почетный гость, — сказала конопатая рабыня, в просторных сенях подавая им воду для омовения и полотенце.
— Вот как? Еще почетнее, чем тот, которого я привез? — засмеялся Игэа.
— Уж и не знаю. Это — сам ло-Иэ.
— Иэ?! — воскликнул Миоци. — Я никак не ожидал его у тебя встретить.
— Отчего же? — хитро заулыбался Игэа. — Ты опять начинаешь наш старый спор о том, кто его любимец?
— Он… то есть ло-Иэ, часто у тебя бывает?
— С тех пор, как он пришел с тобой в Тэ-ан, — часто.
— И я никогда не слышал от него о тебе!
— Знаешь, я сам просил не говорить… пока ты не спросишь. Не знал, нужны ли тебе в твоей новой жизни старые сомнительные друзья.
— А Зарэо — он тоже хорошо тебя знает?
— Видишь ли — врач всем нужен. Меня часто приглашают и в дом Зарэо. Это ведь он позвал тебя ко мне на помощь?
— Да, он… Как странно: ты, оказывается, часто бывал в Тэ-ане, но ни разу не давал о себе знать.
— Я не знал, скажу правду, будешь ли ты доволен моим новым появлением в твоей жизни.
— Почему же нет?! — возмутился Миоци.
— Извини, теперь я вижу, что ошибся. Извини. Ты ведь слышал на суде обо всех моих заслугах: я почти что из сэсимэ, да и к тому же не привык праздновать дни Уурта, а ты — член Иокамма, второй великий жрец Шу-эна Всесветлого после престарелого ли-шо-Оэо… Я не хотел ставить тебя перед тяжелым выбором — вспомнить старую дружбу или повредить своей карьере.
— О чем ты, Игэа? — возмутился Миоци. — Разве мы не были лучшими друзьями в отрочестве и юности? Разве не клялись друг другу в дружбе навек?
— О да! — кивнул Игэа. — Я думал, что эти детские клятвы остались в Белых Горах. Люди меняются после посвящений. Ты сам знаешь. Превращаются иной раз в недосягаемых полубогов. A разве полубоги дружат со смертными? — он коротко рассмеялся.
— Ты в обиде на меня за что-то, Игэа?
— Какая может быть обида после твоего «Эалиэ!» в Иокамме…
— Значит, обида была? — продолжал допытываться Миоци.
— Глупость, ребячество… Ты не отвечал на мои письма. Был занят подготовкой к посвящениям. Я писал тебе в каждую новую луну — писал год, два… а потом перестал.
— Письма… — пробормотал Миоци, припоминая. — Точно, ты же писал мне, и звал на свадьбу с Аэй.
— Да. А ты не приехал. И не ответил. Я решил, что ты презираешь мой не-белогорский образ жизни, и перестал тебе докучать… Да ладно! — горько усмехнулся Игэа.
— Пойдемте, пойдемте же в гостиную, — подбежала Аэй к ним.
Они вошли в горницу, устланную коврами, алыми, какие ткут только на островах Соиэнау.
— А вот и второй почетный гость! — весело поприветствовал ученика Иэ, сидевший на самых лучших подушках во главе накрытого стола.
— Приветствую тебя, учитель Иэ, — произнесли хором Миоци и Игэа и вместе поклонились — как будто это было много лет назад, когда они прибегали в его хижину в Белых Горах.
— Дети, дети! — Иэ встал и обнял их. — Один по-прежнему упрям, другой — по-прежнему горд. Если бы ты согласился, Игэа, на то, чтобы я сказал Аирэи о том, что ты неподалеку, ты мог бы избежать и тюрьмы, и суда.
— Все закончилось хорошо, ло-Иэ. Если бы не Аирэи, на месте моего имения уже полыхал бы темных огонь. Прости мои злые слова, ли-шо-Миоци!
Он протянул ему руку – левую, живую. Миоци ее пожал.
— Благослови нас, служитель Всесветлого, — сказал Игэа.
— В присутствии старшего младший не должен благословлять, — Миоци поклонился Иэ.
— Благослови домочадцев Игэа, ли-шо-шутиик, — произнес Иэ.
— Велик Всесветлый и свет его да преумножится под кровом твоего дома, Игэа Игэ, — сказал Миоци, и они облобызались, как того требовал обычай.
Аэй снова низко поклонилась Миоци и все-таки успела поцеловать его руку.
Вслед за ней стали подходить многочисленные домашние Игэа — тоже целовать ему руку. Миоци не знал, куда деваться, но выхода не было. Рабы и рабыни с горячей благодарностью припадали к руке человека, спасшего их господина от Уурта Темноогненного. Закончив, они затянули какую-то протяжную песню.
— Я не могу есть мясо в эти дни, — начал Миоци, глядя на огромное поднесенное ему блюдо, от которого исходил аромат баранины.
Иэ тронул его за локоть:
— Не обижай их.
— Ты тоже вкусишь, ло-Иэ? — растерянно спросил Миоци.
— Да, непременно. Они так рады нам. Ты сможешь ничего не есть завтра.
— Не получится: завтра ты тоже остаешься у меня. Ничего не будешь есть, только начиная с послезавтра, — сказал Игэа.
Аэй села рядом с мужем — это было вопреки фроуэрской традиции.
— А у вас в доме — аэольские порядки, — заметил Миоци.
— Я — фроуэрец, Аэй — соэтамо, так что мы оба — чужие здесь и поневоле должны следовать вашим обычаям, — улыбнулся Игэа.
Неожиданно взгляд Миоци остановился на украшенной цветами статуе у восточной стены.
— Это ваш семейный алтарь?
— Да, — с поклоном ответила Аэй, опередив мужа, и ее лицо скрыли складки покрывала.
— Это — Царица Неба, которой поклоняются на островах Соиэнау, где живет народ соэтамо?
— Да, мкэ ли-шо-Миоци, — снова склонила Аэй голову.
— Странно, — сказал Миоци, всматриваясь в контуры статуи. — Я никогда не видел изображения Царицы Неба с ребенком на руках.
Если бы он смотрел не на статую, а на Аэй, от него не укрылось бы, что в глазах жены Игэа отразилась сильная тревога.
— Мкэ ли-шо-Миоци, — начала она, подливая вино в его чашу, — я ведь наполовину соэтамо, и у нашего народа островов чтят Царицу Неба особенно. На островах Соиэнау раньше было много таких древних изображений. А эта статуя — наша семейная реликвия.
— Очень красивая статуя, — сказал Миоци, пригубив вино. — Я никогда таких не видел. А почему Царица Неба стоит в лодке Шу-эна?
— Это не лодка Шу-эна, — решил блеснуть знанием обычаев соэтамо Игэа. — Это лодка Сына Царицы Неба.
После этих слов он опрокинул на себя чашу с вином — Иэ и Аэй одновременно толкнули его в бок, каждый со своей стороны.
— Довольно уже, Игэа, ты пьян, — строго сказал Иэ.
— Сын Царицы Неба? — продолжал расспрашивать искренне заинтересовавшийся жрец Шу-эна. — Я тоже, наверное, слишком много выпил. Как это — «Сын Царицы Неба»? У нее же одни дочери. Во всяком случае, в гимнах поется только о дочерях. Луна и звезды.
Игэа, возможно, и сообщил бы другу несколько интересных историй о Сыне Царицы Неба, но рот его уже был до отказа заполнен закусками, которые любезно подвинул к нему Иэ.
Аэй, взяв себя в руки, продолжала:
— Это такой древний обычай — молиться перед такой статуей, если супруги хотят младенца мужского пола…
— Папа, папа!
За девочкой лет пяти, вбежавшей в горницу в одной ночной рубашке, по которой рассыпались золотистые волосы, едва поспевала грузная няня в пуховом платке и теплом покрывале.
— Лэла, доченька! — засиявший от счастья Игэа прижал девочку к себе.
— Где ты был, папа? — Лэла расположилась у него на коленях.
— Я гостил у своего друга.
— Ты — папин друг? — в упор посмотрела на Миоци Лэла.
— Да, дитя, — улыбнулся Миоци.
— Лэла, это — великий жрец Шу-эна, ли-шо-Миоци.
— Дедушка Иэ, он тоже — папин друг?
— Да, Лэла, да, — засмеялся старик, гладя ее кудряшки.
— Мой папа — самый лучший на свете, поэтому все с ним дружат, — удовлетворенно произнесла девочка.
Игэа вспоминает
— Нэшиа своим дурацким указом отнял у меня половину моего замечательного детства, — сказал Игэа, делая очередной глоток домашнего вина. — Это из-за этого указа о сэсимэ и их детях меня отправили в ваши Белые горы и начали… воспитывать.
— Они такие мои, как и твои, Белые горы, — заметил Миоци. — А рука? — вдруг спросил он, сам не зная зачем. — Ты смирился с этим?
Игэа вздрогнул, словно его ударили. На его щеках выступили алые пятна. Не сказав ни слова в ответ, он залпом осушил свой кубок.
Вино было крепкое и опьяняло быстро.
Он покачал головой, то ли успокаиваясь, то ли отвечая своим мыслям, и поднял лицо к звездам.
— Я привык, но не смирился, Аирэи. Ты помнишь, что в Белых горах я всегда был изгоем, увечным учеником, который самое большое, что может — читать и писать, но никогда не сможет натянуть священный лук и не будет допущен возжигать ладан на великом алтаре, как ли-шо-шутиик. Шу-эн Всесветлый не принимает служение тех, у кого есть какой-нибудь телесный недуг!
Миоци кивнул, подбросил сучья в костер. Вино не оказало на него никакого действия — его зеленоватые глаза были ясны и трезвы, как никогда.
— Я выучил все травы, я мог узнавать их по запаху, я мог, закрыв глаза, собирать их на ощупь. Но я не мог вправлять вывихи и делать перевязки — для этого надо владеть двумя руками.
Он посмотрел на бессильно свисающие пальцы своей правой руки. Миоци заметил, что его друг был пьян, пьян больше, чем можно было ожидать — усталость, а может быть, и природная склонность фроуэрцев быстро пьянеть брали свое. Эта склонность и стала для Игэа роковой: угостившись на празднике Фериана в священной роще, он обронил неосторожные слова о своих привычках в веселом — как казалось тогда – разговоре со жрецами-врачами, которые завидовали ему и давно искали повода избавиться от однорукого конкурента, стяжавшего столь удивительную славу во врачевании травами.
— Когда я понял, что на всю жизнь останусь младшим писцом или помощником лекаря, я решил, что больше не хочу жить такой жизнью, — продолжал Игэа, по-фроуэрски чеканя слова. Его жесткий гортанный фроуэрский акцент, разрубавший певучее кружево аэольской речи, звучал теперь совсем невыносимо для ушей Миоци.
— Давай поговорим по-белогорски, — предложил ли-шо-шутиик.
Игэа не услышал его.
— Ты как раз готовился тогда уже к своему первому посвящению, когда я пошел к водопаду. К тому самому, над которым вечно стоит радуга. Вечно натянутый лук Всесветлого. Пошел, зная, что не вернусь больше.
— Ты не рассказывал мне об этом.
— Пытался — но ты не слушал. Ты был так увлечен своим первым посвящением! А я никогда не был так одинок, как в то время. Я пытался говорить с тобой — но весь мир для тебя затянулся дымкой ладана Шу-эна.
— Это не так, — начал Миоци, но Игэа взмахнул рукой, заставив его замолчать.
— Ты уже все забыл. Ну да ладно! Я ушел к водопаду. Каждая ветка и каждый цветок на моем пути — я знал это — были моими последними веткой и цветком. Брызги воды покрывали, словно седина, камни и траву. Я помню каждый миг этого утра. Солнце уже взошло, но было еще холодно. На мне был дорогой плащ — подарок моей матери на день моего совершеннолетия. Я подошел к пропасти — мне не было страшно. Странно, я часто испытывал страх с тех пор,- гадкий, леденящий — но тогда это была… не свобода от него, а какая-то пустота, куда даже он не проникал. Я не знаю, что лучше — скользкий страх, или эта пустота, бессильная, как выжженная земля. Воды рушились вниз с высот, разбиваясь в мелкие капли, а в каплях сияла радуга.
«Сынок!» — позвал меня кто-то, прежде чем я сделал шаг в эту радугу над воющей пропастью.
«Эалиэ! Нас двое!» — почему-то ответил я, и страх снова вернулся ко мне. Я сделал шаг от пропасти — передо мной стоял наш учитель и воспитатель Иэ.
— Иэ никогда не рассказывал мне об этом! – воскликнул Миоци.
— Я думаю, он многое тебе не рассказывает, — тут Игэа запнулся, словно испугавшись, что сболтнул что-то лишнее — как тогда, в роще Фериана, но продолжал:
«Не отговаривайте меня, ло-Иэ!» — закричал я, борясь со страхом бездны, свежим, как ветер с моря.
«И не собираюсь, — странно ответил он. — У тебя есть с собой деньги?»
«Да — сорок лэ».
«И твой плащ, несомненно, стоит столько же».
«К чему вы это, ло-Иэ?»
«К тому, что после смерти тебе не понадобятся ни деньги, ни плащ. Так отдай их бедным людям, что живут в хижине внизу, у водопада, — там осталась больная женщина и девять ее детей, их отец погиб на охоте. Они умирают с голода, им не на что купить даже плохой муки. Отдай — а потом совершай, что задумал».
— И что? — спросил Миоци.
— Когда я помог этим людям, я испытал ни с чем не сравнимую радость, Аирэи. А еще я встретил там Аэй — она была старшей дочерью больной повитухи… Я не вылечил ее мать, не смог…
— И Аэй заменяет тебе правую руку? Я знаю, что она очень искусна в перевязках и вправлении вывихов, в лечении переломов… – как-то невпопад заговорил Миоци.
— Да, именно поэтому я на ней и женился, — Игэа почти рассердился, но потом засмеялся. — Ты ничего не понимаешь, Аирэи.
— Как ты можешь пить вино из луниэ, Игэа? — спросил незаметно подошедший к ним Иэ. — Оно такое горькое. По одному этому всякий скажет, что ты — настоящий фроуэрец!
— Откуда ты знаешь, ло-Иэ, что оно горькое? — спросил Игэа. — Ты же эзэт-странник! Тебе его и в рот брать нельзя.
— Приходилось пробовать, — усмехнулся Иэ.
— Ты хочешь сказать, ты пил его до того, как стал эзэтом? — уточнил Миоци.
— До того, как я стал эзэтом, мне такую дрянь пить и в голову не пришло бы, — загадочно ответил Иэ и неожиданно рассмеялся.
Еще почитать:
Потерянные Души
Энджел и Фабрика живых игрушек — Глава 5. Фиолетовый улыбающийся кот
Бессмертный Джингл — Бессмертный Джингл. Часть 1
Тайны великой академии. II том. Молчание подданных — Глава 5. Забытьё
«
»
