— Игэа! Ты все-таки возжег огонь Уурта?
Голос Миоци, разорвавший тишину храма, заставил молящегося вздрогнуть. Он опустил руку, простертую к светлым языкам пламени, колыхавшимся на скромном жертвеннике в дальнем углу опустелого в этот вечерний час храма Шу-эна Всесветлого.
— Нет, — ответил Игэа, оборачиваясь. — Разве ты не видишь — пламя прозрачное.
Быстрыми шагами ли-шо-шутиик приблизился к жертвеннику и тоже протянул свои руки к огню — пламя почти лизнуло пальцы.
— Всесветлый да просветит нас! – воскликнул Миоци.
— Твоими молитвами, ли-шо-шутиик, — ответил врач, как того требовал обычай.
— Вашими молитвами, ли-шо-Миоци, да просветит нас Всесветлый и да сохранит он вас, — послышались два голоса, словно слитые в один.
Миоци вздрогнул.
— Кто здесь с тобой, Игэа?
— Дети Зарэо. Они просили меня с раннего утра придти в храм Всесветлого и зажечь за тебя огонь. Мы молились за тебя, Миоци.
— Сестра видела плохой сон, — выступил вперед Раогаэ, но Раогай шикнула на него.
— Сашиа тоже молилась обо мне… Странно, откуда эти предчувствия? – деланно небрежно пожал плечами Миоци.
— У вас зола на волосах, — проговорила Раогай.
— Как ты себя ведешь, сестра! – вскрикнул Раогаэ.
Миоци точно не заметил этих слов девушки и обратился к Игэа:
— Я прошу тебя, Игэа — пойдем со мной, не медля ни мгновения! Мне срочно нужна твоя помощь, твое искусство. У тебя с собой лекарства?
— Да, как всегда, но…
Раогай подала врачу его корзину со снадобьями. Миоци почти выхватил ее из рук девушки и продолжил говорить, обращаясь к Игэа:
— Тогда идем, бежим! Иначе будет поздно!
— Что-то случилось с Сашиа? С Огаэ? — встревоженно спросил Игэа.
— Нет. Я расскажу тебе обо всем потом. Идем же, Игэа, я прошу тебя.
Миоци старался говорить спокойно, но голос его срывался от волнения. Игэа встал с колен и посмотрел в глаза другу. Тот откинул растрепанные волосы со лба.
— Что же ты пришел так поздно… — наконец сказал Игэа. — Я зажег огонь Всесветлого — теперь надо ждать, когда он догорит. Ты знаешь это сам, Аирэи.
— Когда он догорит, наступит утро! — вскричал Миоци. Игэа кивнул.
Брат и сестра прижались друг ко другу.
— Дети, идите домой, — жестко сказал Миоци. Раогай растерялась:
— Но как же…
— Я хочу остаться с ли-Игэа наедине. Твой брат отведет тебя домой, дочь Зарэо!
Раогай вспыхнула и убежала прочь, оставив растерянного брата брести вслед за ней по опустелому храму.
Когда их шаги затихли, Миоци вопросительно посмотрел на друга.
— Огонь нельзя оставит горящим, он должен умереть сам, — кусая губы, проговорил Игэа.
— Что мне до смерти огня, когда умирает человек! — воскликнул жрец Шу-эна так, что Игэа даже отпрянул.
Тогда Миоци сорвал с себя головную повязку жреца Всесветлого, и ударил по жертвеннику, сбивая пламя. Когда дым рассеялся, на алтаре алели, догорая, угли. Миоци опустился на колени и погасил их своими ладонями. Поднявшись, он снова откинул волосы со лба — на его лице остались черные полосы сажи. Он обратился к Игэа:
— Огонь погас без воды.
Игэа молчал, не сводя с него глаз. Потом он медленно набросил свой плащ.
— Идем, Аирэи, — наконец, сказал он.
+++
…В комнате пахло благовонными курениями.
— Откройте все окна, — приказал Игэа сразу. — Как вы можете держать больного в такой духоте? Эти курения — уже вчерашний день в медицине.
— Мы очень надеемся на твое искусство, Игэа, — сказал Иэ. — Аирэи уже тебе все рассказал?
— Он ничего не рассказал, ло-Иэ, — вы разве не знаете вашего Аирэи…
Он склонился над распростертым на белоснежной простыне раненым. Из распахнутого окна медленно вливалась вечерняя прохлада.
— Каэрэ?!
Раненый неожиданно открыл глаза — лихорадочно блестящие, с неестественно широкими даже для полумрака зрачками.
— Ли-Игэа? — прошептал он со стоном.
— Узнал? — улыбнулся Игэа. — Значит, все не так плохо, быстро поправишься. Выпей-ка вот это — он взял с подноса желтый продолговатый фрукт и, ловко разрезав его, выжал светлый сок в чашку с водой.
Каэрэ долго и жадно глотал кисловатый напиток, а потом тихо попросил:
— Мкэ, не дотрагивайтесь до кровати — очень больно…
Он сделал движение, пытаясь сорвать повязку с груди.
— Сейчас будет легче, Каэрэ.
Игэа достал из своего небольшого кованого ящичка серебряную ложку, зачерпнул ею какое-то темное и тягучее снадобье и вложил в рот больному.
Игэа обернулся к Миоци и Иэ:
— Теперь расскажите мне, что случилось? Нилшоцэа согласился принять выкуп?
Он сел на низкую скамеечку рядом с постелью, и взял Каэрэ за кисть, щупая пульс.
— Нет, не согласился, — раздельно ответил Миоци.
Игэа внимательно и испытующе смотрел на него. Миоци не отвел глаз.
— Ло-Иэ, когда лекарство, что я дал, начнет действовать и боль притупиться, помогите мне, пожалуйста, снять эту повязку, — наконец, сказал Игэа, затягивая ремень, придерживавший его бессильную правую руку.
— Конечно, сынок.
— Возьми это масло, Аирэи, — протянул Игэа другу сосуд. — Ты сильно обжегся.
В комнате повисло молчание. Вместе с Иэ Игэа размотал пропитанные кровью полосы ткани и склонился над раной на груди Каэрэ. Иэ поднес светильник ближе.
— Он был посвящен в жертву Уурту этой ночью?! — вырвалось у врача. — Как… как это может быть? Ведь жертвоприношение состоялось, я слышал… Кто же оказался на его месте?
— Никто, — коротко ответил Миоци. — Как ты узнал, что он прошел жертвенное посвящение Уурту?
— Ты никогда не интересовался ритуалами Уурта, а мне приходилось… Яд вводят здесь, — он указал острием хирургического ножа на узкую, глубокую рану под ключицей.
— Яд Уурта? Но от него нет противоядия… — прошептал Миоци.
— У меня — есть. Я сейчас использую его… Но противоядие надо было ввести не позже захода солнца того же дня. Яд уже весь в крови. Вряд ли оно теперь поможет…
— Но ему кажется лучше — он задремал… — осторожно вставил Иэ.
— Это от того лекарства, что я дал… Боль утихла, и он забылся сном. Несчастный! — он вздохнул.- От яда Уурта умирают тяжело. Сашиа здесь?
— Да.
— Запрети ей входить сюда до его смерти. Ей незачем все это видеть — это зрелище не для юной девушки… Сколько раз он говорил, что видел черное солнце?
— Что? — не понял Миоци.
— Ни разу? — Игэа провел острием хирургического ножа сквозь пламя. — Тогда надежда есть…
— Ты введешь противоядие через разрез? — спросил Иэ.
— Да. Это единственный путь. Мне опять нужна будет ваша помощь, ло-Иэ.
…
Миоци услышал шорох возле двери и быстро шагнул в эту сторону. «Огаэ? — подумал он. – Я же велел ему идти спать!»
Но у дверей стоял не ученик белогорца, а Сашиа. Миоци не сказал ни слова. По ее лицу было видно, что она слышала весь разговор.
— Пойдем, дочка, — сказал Иэ, обнимая ее за плечи. — Ли-Игэа сделал все, что нужно. Остается ждать.
— Нет, дедушка Иэ, я останусь здесь.
Голос ее был тверд.
— Сашиа! — строго сказал Миоци. — Ты и так вошла сюда без спроса. Ступай к себе.
Она не пошевелилась. Игэа встал со своей скамеечки, подошел к ней, и тихо сказал:
— Мы должны надеяться. Нам нужны твои молитвы… послушай брата.
Иэ, прижав к себе Сашиа, сделал шаг к двери. Она последовала за ним, склонив голову.
…Уже на лестнице они услышали крик — крик Каэрэ, полный неописуемого ужаса:
— Черное солнце!
Ночь и Башня
Ночь сгущалась. Сашиа и Тэлиай сидели, обнявшись, внизу, у лестницы, на теплом ковре — такие ткут жены степняков.
— Я не могу больше молиться, мамушка Тэла.
Тэлиай вытерла ей слезы.
— Ты просто отдай его Ему в руки…
— Я не могу…
— Тогда скажи Ему, что не можешь… Он знает.
— Я не понимаю. Я хочу умереть.
— Не говори так, дитя. У меня, кроме вас с Аирэи, никого на свете нет.
Рабыня заплакала. Сашиа прижалась к ней и после долгого молчания сказала:
— Мамушка, как же ты пережила, когда Аэрэи убили?
— Ох, молчи, дитя… Тогда я и поняла, что надо рядом с Ним стоять… стать и стоять. И все. С Ним не так страшно. Он знает. Он все знает. Он все на себя берет, а Ему некому помочь…
В ночи стрекотали цикады. Духота наполняла собой и затихший дом, и сад. Деревья безмолвно поднимали ветви, как руки, к небу, словно исповедуя Имя Великого Уснувшего, который сотворил и их, и грядущую грозу.
Светильник на полу потух. По ветвям пронесся шорох, словно ударила крыльями гигантская невидимая птица. Мгновенно умолкли цикады, и в молчании по листьям оглушительно ударил ливень.
Повеяло прохладой.
Сашиа с облегчением глубоко вдохнула прохладный воздух. Издалека слышался рокот приближающейся грозы.
— Дитя, я закрою ставни и окна…
Дождь нещадно хлестал листья. На мгновенье полузакрытые ставни пробил неживой свет молнии, и старый дом пошатнулся от грохота. Откуда-то появившийся раб Нээ сказал Тэлиай шепотом:
— Я вытащил лодку с чердака и поставил ее в саду. Может быть – эта ночь явления большой воды? Как ты думаешь?
Ключница покачала головой, но ничего не ответила. Нээ прошептал: «О, Тису!» — и скрылся во мраке.
Игэа незаметно подошел к девушке.
— Ты спишь, Сашиа? Прямо здесь, на ковре?
Он взял ее ладонь в свою и начертил две пересекающиеся под прямым углом линии.
Она в изумлении посмотрела на него своими глубокими, темно-зелеными глазами.
— Ты тоже?
— Да, как и ты…
— Я так боюсь, я — сестра ли-шо-шутиика… — вырвалось у нее. — Если бы я была просто девой Шу-эна в затерянном Ли-тиоэй, я боялась бы меньше. И я там была не одна такая.
— Я тоже очень боюсь, — сказал белогорец. — за Аэй, за дочку… Если бы мы боялись меньше, то делали бы славные дела… как наши предки.
— Куда ты, брат? — вдруг громко сказала Сашиа, устремив взор во тьму.
Миоци в плаще и праздничной белой, расшитой золотой и алой нитью, жреческой головной повязке подошел к ней.
— Я иду на Башню Шу-этэл, сестра. Гроза.
— Я иду с тобой! — неожиданно почти вскрикнула она.
— Это невозможно, ты же знаешь.
— Я хочу дать обет Башни! – вырвалось у нее.
— Не шути с этим. Я запрещаю тебе давать этот обет.
— Зачем… зачем тебе идти сегодня на Башню? — уже тихо и сдавленно проговорила Сашиа.
Новая вспышка молнии отразилась в зеленоватых глазах Миоци.
— Это единственное время, когда можно встретиться с Великим Уснувшим. Он бывает виден сквозь молнию… Прощай, Сашиа.
— Ты прощаешься со мною, брат?
— Таков обычай — идущий навстречу Великому Уснувшему может не вернуться. Всесветлый да просветит тебя. — Помолчав, он добавил:- Если что-то случиться со мной, Игэа обещал мне позаботиться о тебе, — он взглянул на Игэа.
Врач кивнул.
Миоци быстро поцеловал ее в лоб и стремительно вышел.
— Он пойдет пешком до Башни Шу-этэл. Таков обычай.
— Гроза может закончиться к тому времени, — закончила мысль Игэа девушка с надеждой.
Но после этого она бессильно опустила голову на руки и закрыла глаза. Она услышала тяжелые, словно шаркающие шаги Иэ – куда пропала его поступь белогорца…
— Уже ушел? — тревожно спросил Иэ из темноты и сам себе ответил: — Ушел… Да… Древний белогорский обычай вставать на скалу во время грозы. У него и имя такое — Смотрящий Со Скалы.
Голос его был почти ровный.
— Не бойся, дочка. К утру он вернется. Это не в первый раз. Молния редко бьет в эту башню, — продолжал Иэ, обращаясь к Сашиа. Она открыла глаза и кивнула.
…Среди тьмы по улицам города шел высокий человек в белом плаще. Вспышки молний расчерчивали небо, как вощеную табличку для письма в храмовой школе. Путь человека в плаще вел к высящейся среди струй небесного дождя Башне. Он скрылся в ее черном зеве-входе и стал подниматься по древней лестнице…
Она вскрикнула и проснулась от грома.
— Это за рекой, — сказал Игэа.
Иэ молча сел рядом с девушкой на ковер, сгорбился и стал совсем как старик. Его тень, черная и угловатая, замерла на полу.
Игэа встал и неслышно ушел наверх, к Каэрэ.
— Можно, я тоже… пойду к нему? — проговорила, проглатывая слова, Сашиа, обращаясь к Иэ.
Тот покачал головой.
— Он умирает? — одними губами произнесла она.
Иэ ничего не сказал в ответ. Гроза проходила почти над самым домом. Вспышки молний отражались от стен, озаряя неестественным светом сидящих Сашиа, Иэ и вернувшуюся Тэлиай.
Нээ, мокрый от дождя, снова заглянул в дом.
— Лодка у дверей! – воскликнул он. – Я пойду, позову Огаэ – нельзя его бросать, если вода придет!
Никто ему не ответил. Он снова скрылся.
Вдруг Игэа, стоя на лестнице, позвал Иэ. Тот встал, жестом удержав Сашиа на ее месте, и пошел в комнату Каэрэ. Тэлиай обняла Сашиа, и они обе молча плакали.
— Нээ думает, что лодка – это просто лодка, а большая вода – это просто наводнение… — вдруг сказала Сашиа.
— Он простой человек, не суди его строго, — отвечала Тэлиай. – Я только после смерти Аэрэи поняла, что лодку, спасающую от большой воды, хранят не на чердаке, а в сердце.
Человек в белом плаще стоял перед жертвенником, воздев руки к неверному свету ветвистых молний, сияющих до горизонта. «О, восстань!» — шептали его губы. Руки его и лицо были неразличимы во тьме. Огонь на жертвеннике не горел. Внизу, под его ногами, лежал город Тэ-ан – человек стоял на площадке Дев Всесветлого, месте, где дева Шу-эна исполняет Великий Обет Башни.
Дева Всесветлого только тогда совершенна, когда она может взойти на Башню. Вся жизнь ее – уже не ее, но отдана Всесветлому. И в тот час, когда пришло ей время взойти на Башню, да придет к ней каждый и плачет перед ней, и она станет каждому сестрой и матерью, братом и отцом, и возьмет их печаль. Ибо жизнь в ней – уже не ее, но самого Всесветлого, и она шагает в его Ладью добровольно, и в этом – тайна. Делает она то, что желает Всесветлый, и не может никак совершить, и непрестанно совершает. Ибо не как человек с человеком соединяется Всесветлый с девой, но открывает ей себя, как орел, покрывая ее крыльями, осеняя ее, сильный, и, совершенная, она живет жизнью не своей уже, а его. И умирает она, чтобы жить, и это – тайна. Кто шагнет в его Ладью, кто познает тайну девы Всесветлого?
— Ли-шо-шутиик тоже может дать такой Обет исполнить его, — сказала Сашиа сквозь сон, — и все придут к Деве и Жрецу, и будут просить, и мольбы их она или он вознесут с собой, когда шагнут добровольно в Ладью…
— Ты бредишь, Сашиа? Сашиа, что с тобой?
— Огаэ! Где Огаэ? – проговорила она, просыпаясь, полная неясной тревоги.
— Убежал следом за своим учителем… — развел руками вернувшийся Нээ.
— Мне он не позволил пойти с собой, — проговорила Сашиа.
— Огаэ не просил позволения, — вздохнула Тэлиай.
— Он прав, — ответила Сашиа, вставая. Она поднялась по лестнице и увидела Иэ и Игэа, склонившихся к изголовью Каэрэ. В комнате было удивительно тихо. Он стояла не говоря ни слова, прислушиваясь к их разговору.
— Игэа? — произнес Иэ имя ученика вместо вопроса.
«Он спрашивает, мертв ли Каэрэ», — поняла Сашиа, и прислонилась к стене, потому что ноги ей отказали.
Дева Всесветлого тогда становится тем, что означает ее имя, когда отдает жизнь свою. Быть девой Всесветлого – не значит лишь сохранять безбрачие, но значит – быть всегда готовой умереть. И в этом – тайна дев Всесветлого, сильных, словно белогорцы, и еще более сильных, чем подвижники Белых гор. Ведь не мышцы и крепкий хребет дают силу Всесветлому. О нет! Ибо сам он дает силу деве, силу умереть с ним в вечерней ладье, когда, в великой печали, шагает он за край небес…
— Нет, — ответил врач. — Он жив. Я не понимаю, как так случилось, но пульс предвещает хороший исход. Я ничего пока не могу сказать.
Сашиа села на ковер и беззвучно зарыдала, закрыв лицо руками. Ее никто не заметил. Игэа и Иэ молча смотрели друг на друга – казалось, что они произносят слова молитвы.
«О, Тису!» — проговорила Сашиа одними губами, и шепот ее заглушали раскаты грома
Иэ взял Каэрэ за запястье и молчал, словно прислушиваясь.
— Да. Жизнь возвращается к нему. Ты недаром назван в честь Игъиора-Сокола на Скале…
— Возвращается… — эхом отозвался Игэа. — Как бы нам не потерять второго. Зачем ты отпустил Аирэи на Шу-этэл, учитель Иэ?
— Ты думаешь, что я все тот же белогорец Иэ, а он — мальчишка Аирэи, ученик белогорцев? Он уже сам возжигает светлый огонь. Он — служитель Великого Уснувшего, он сам выбрал это, что я могу ему сказать? Что Великий Уснувший открывается не только в грозе? Но я не знаю Его путей. Я учил Аирэи быть смелым. Он был хорошим учеником.
— Гроза уходит, — сказал Игэа. — Может быть, все еще обойдется.
Он с силой распахнул ставни — сначала одну половину, потом другую.
Снаружи было темно и мертвенно тихо. Дождь перестал. Факелы на далекой башне, стоявшей на горе, светили, словно запоздалые утренние звезды.
Это видение длилось несколько мгновений — потом странный свет озарил башню и полнеба. Страшный грохот разнесся по умолкшему городу.
— Молния ударила в Шу-этэл! – кто-то закричал снаружи – кажется, Нээ.
Иэ схватился левой рукой за грудь и тяжело опустился на скамью. Игэа и Сашиа одновременно бросились к нему.
Молния
Миоци пришел в себя оттого, что Огаэ в голос рыдал рядом с ним. Преодолевая боль и какую-то непривычную тяжесть в голове, он заставил себя расслышать:
— Учитель Миоци! Учитель Миоци! Не умирайте, пожалуйста!
— Огаэ… — начал Миоци, но не смог продолжить.
— Учитель Миоци! — радостно вскрикнул где-то в темноте мальчик. — Вы живой!
Миоци ощупал пол, стены, ступени лестницы и сел.
— Простите меня, что я пошел за вами!
— Об этом — после.
Миоци оперся на стену, пытаясь встать.
— Держитесь за мое плечо, мкэ ли-шо!
Миоци не смог не улыбнуться в темноту.
— Ты цел, Огаэ?
— Да, я ведь упал прямо на вас, мкэ ли-шо.
Миоци посмотрел вверх — там, в прямоугольнике предутреннего чистого неба, уже начинали гаснуть звезды.
— Вам больно, мкэ ли-шо?
Снизу слышались шаги — младшие жрецы-тиики поднимались на башню.
— Я никогда не видел похороны белогорца, — расслышал Миоци голос Уэлиша.
«Уже успел послать своих людей — забрать труп Миоци!» — зло подумал белогорец.
— О, на них положено закалывать не менее ста баранов, — ответил какой-то тиик, по-видимому, специалист в похоронных вопросах.
Миоци облокотился на решетку над проемом.
— Баранов можно заменять тииками, — разнесся под сводами его мощный голос.
Огаэ и учитель Миоци
— Что же там все-таки случилось, Огаэ? — шепотом выспрашивала Сашиа у ученика своего брата, после того как Игэа и Иэ заставили вернувшегося белогорца принять снадобья, приложить припарку к голове и лечь в одной из комнат особняка.
«На досках потом выспишься! — сказал Иэ. – Здесь самое подходящее место для того, чтобы ты поскорее пришел в себя!»
— Я побежал следом за мкэ ли-шо тайком, чтобы он не заметил, — и пробрался на самый верх башни Шу-этэл.
— Молодец! — заметил Иэ, прихлебывая отвар, прописанный ему Игэа.
— Что вы, ло-Иэ! — всплеснула руками Тэлиай. — Он же еще совсем ребенок!
— Вот я и говорю — молодец, что не испугался пойти! Всю жизнь на женской половине не просидишь… Но в другой раз не ходи, не спросившись, – иначе придется тебя наказать.
По глазам Иэ было видно, что уж он-то никогда не накажет Огаэ и не даст это сделать кому бы то ни было.
— Там, в башне, очень крутая лестница, она ведет прямо на площадку, на которой стоит алтарь Шу-эна…или Великого Уснувшего, я не знаю точно. Учитель Миоци стал молиться, а я спрятался в тени. Но молнии стали сверкать совсем близко, и осветили меня, а он меня увидел. Тогда он подошел ко мне, взял меня за ухо — и тут в жертвенник ударила молния, и мы вместе скатились с лестницы вниз.
— Там триста шестьдесят пять ступенек, — заметила Сашиа, улыбаясь.
— Аирэи их все пересчитал, — кивнул Иэ. — По нему заметно.
— Тиики Уурта не любят ли-шо-Миоци,- добавил Огаэ, как будто это было самым важным в его рассказе.
— Родной мой! — Тэлиай прижала мальчика к себе. — Это ты его спас!
— Меня сильно накажет теперь ли-шо-Миоци?- негромко и застенчиво спросил Огаэ.
— Пусть он отлежится сначала, — сказал непедагогично Игэа. — Mожет, он и забудет все. Вон какая у него шишка на голове…
— Ты уверен, что он лежит? – спросил Иэ.
— Я оставил его задремавшим.
— Нээ сказал мне, что комната пуста.
— Понятно! – воскликнул Игэа. – Какой же он упрямец… Ло-Иэ, никуда не уходите, оставайтесь здесь – сердечный приступ может повториться… Тэлиай, проводи Сашиа наконец в ее спальню… да и тебе, Огаэ, пора в кровать… утро уже скоро… Нээ, идем искать ли-шо-Миоци!
+++
…Черты лица раба разгладились, на мгновенье белогорцу показалось, что он спит.
«Отмучился», — горько подумал Миоци. Он приподнял край полотна, и, помедлив, закрыл Каэрэ лицо.
— Ты с ума сошел! — раздался пронзительный шепот за его спиной и подлетевший Игэа сдернул простыню.- Что ты бродишь? Чего тебе не лежится? Что ты вообще здесь делаешь?
— Это древний обычай, — серьезно и торжественно произнес Миоци, покачнувшись.
Игэа схватил его за локоть.
— Мы уже по горло сыты твоим нездоровым тяготением к соблюдению всех подряд старых обычаев, поверь, — зашипел не на шутку разозлившийся Игэа. — Он жив — а тебе его надо обязательно задушить простыней!
— Он… жив? Каэрэ жив? Правда, Игэа?
Миоци смотрел на него расширенными от удивления глазами.
Игэа кивнул и потянул друга за локоть – прочь из комнаты.
— Ты… ты гений, — ответил Миоци, отстраняя врача. — Твою колыбель качал сам бог-врачеватель Фериан.
— Да. Ты сомневался? — разъяренно отвечал Игэа. – Меня назвали в честь Игъиора, Сокола на скале и Оживителя, позволь тебе напомнить. Впрочем, ты сам признал мое искусство несравненным, так что следуй моему совету: иди и ляг, если хочешь хоть что-то соображать после того, как заработал такую шишку. Иначе такая же вырастет внутри черепа.
И тут Игэа с помощью Нээ потащил друга в соседнюю роскошную комнату.
— Я не хочу здесь жить… — начал спорить Миоци.
— Не хочешь, но придется! Дай всем спать! — гневно зашептал Игэа. — Уже нет никаких сил со вчерашнего вечера от твоих затей. — Пей вот это… и вот это…
— Не буду я пить эти твои отвары!
— Что?! – переспросил Игэа. — У тебя слишком много воды скопилось в голове — надо выгнать!
Миоци проглотил отвратительный напиток, и скоро был уложен своим товарищем в мягкую небелогорскую теплую постель. Игэа дождался, пока Миоци снова уснет, а потом на цыпочках вышел, осторожно прикрыв дверь.
Письма и свиток
— Так, вот еще одно письмо… Лежи, лежи! Ли-шо-шутиик храма Уурта и Шу-эна, что в Энниоэ, желают тебе здравия… всех благ от Темноогненного… и все такое. Посылает подарок — свиток гимнов Уурту. Что ты сплюнул? Экий ты неблагодарный — люди от чистого сердца стараются! И потом, дареному коню в зубы не смотрят.
Игэа восседал на высоком золоченом треножнике для чтения свитков — его длинные ноги свисали, не доставая до пола. Он строго следил за тем, чтобы его друг соблюдал прописанный им же постельный режим.
— Подарки мы складываем внизу, Тэлиай с Сашиа их сортируют. Почему-то все шлют тебе еду — баранов, кур, как будто ты голодный такой. Вот, наконец, прислали свиток. Еду мы раздаем бедным — этим Иэ успешно руководит. Надеюсь, ты не против?
— Игэа, я так устал от твоего ерничанья,- вздохнул Миоци.- Я не могу лежать все время, мне невыносимо скучно.
— Вот я тебя и развлекаю, — невозмутимо ответил Игэа. — Нет-нет, читать тебе тоже нельзя, — он остановил друга, потянувшегося за вторым, лежащим в стороне, свитком, — Я тебе все прочту сам… Гимн тридцать восьмой Всесветлому об обновлении истлевшего ума — этот?
Вдруг Игэа запнулся — свиток, весело размотанный им до середины, выскользнул из его рук на пол и покатился по полу.
— Откуда у тебя этот свиток? — спросил Игэа из-под кровати.
— Это наследство Огаэ, — сказал Миоци, — я его не читал до конца — это учебник для школьников, судя по всему, очень хороший.
— Да, очень и очень неплохой, — кивнул Игэа. — Замечательный.
— Кстати! – воскликнул Миоци, приподнимаясь на локте. – Почему Огаэ до сих пор не пришел? Нээ был послан привести его уже давно.
— Неужели ты накажешь этого замечательного мальчишку? – воскликнул Игэа. – Тебе нельзя вставать – поручи мне наказать его, я уж его выпорю!
— Прекрати свои глупые шутки, Игэа! – произнес белогорец. – Он – мой воспитанник, и я в ответе за то, чтобы он вырос достойным учеником белогорца.
— Нээ, пусть Огаэ войдет, — со вздохом произнес врач, и мальчик, робея, вошел в комнату, где с повязкой на голове лежал его выздоравливающий учитель.
— Благословите, учитель Миоци! – звонко сказал Огаэ, входя и становясь напротив постели.
— Всесветлый да просветит тебя, — Миоци положил свою огромную ладонь на жесткие волосы мальчика.
— Не бойся, малыш, расскажи ли-шо-Миоци, отчего ты пошел на Башню, — ободряюще произнес Игэа.
— Мкэ ли-шо-Миоци, — начал Огаэ уверенно. – Я читал, что в Белых горах есть такой обычай: когда учитель должен погибнуть, то его верные ученики следуют за ним.
— Ты хорошо выучил урок… — кивнул Миоци. – Это ты рассказал ему об этом обычае, Игэа?
— Я занимаюсь с мальчиком, пока ты болен, — с улыбкой ответил тот. – Но разве он сказал что-либо неверное? Разве, когда какого-нибудь белогорца обвиняют в ложном учении, его ученики не приходят на суд со связанными руками, показывая, что они считают его невиновным, и готовы умереть, чтобы доказать это? И не разделяют ли его приговор, если он осужден?
— Хорошо, Игэа, а в чем ты обвиняешь меня? – неожиданно спросил Миоци. Игаэ и Огаэ растерялись.
— Ступай, Огаэ, — сказал Миоци уже не сурово. Когда тот ушел, белогорец заметил: — Твои хитрости шиты белыми нитками.
— Белыми нитками белогорского полотна.
— Того, что расстилают для молитвы?
— Да, его самого, полного перекрестий, — отвечал Игэа.
— Не тревожься за Огаэ, — сказал, помолчав, Миоци. – Я не буду его наказывать.
— Спасибо, — серьезно ответил второй белогорец.
— Кто ухаживает за Каэрэ? – словно опомнившись, спросил Миоци.
— Да уж, нашлось кому ухаживать, — засмеялся Игэа. – Я вот, например. Иэ мне помогает, Сашиа. У нее прекрасные руки. Дар врачевания, воистину.
— Сестре я не позволяю оставаться наедине с Каэрэ! – повысил голос Миоци.
— Опомнись! – вздохнул Игэа. – Что ты там себе выдумываешь? Каэрэ еле разговаривает, с ложечки бульон глотает. А Сашиа очень искусна в перевязывании ран – раны-то ты его видел? Видел, спрашиваю, что ваши Иокаммовы палачи с ним сделали?
— Да… — не сразу ответил Миоци. – Но Сашиа будет оставаться с Каэрэ только в присутсвии Тэлиай или Иэ! Или твоем, конечно, — твердо сказал он.
— Да, очень осмотрительно с твоей стороны, — ответил фроуэрец. – А теперь ответь мне: зачем ты сделал его рабом? Зачем, пока он лежал без чувств, вкрутил ему в ухо эту золотую эццу? Я уже не говорю о том, что ты нарушил мои предписания – лежать, лежать и лежать?!
— Он должен быть под моей охраной. Храма Шу-эна Всесветлого – надежная защита.
— Он не был рабом, Миоци, — печально покачал головой Игэа. – А ты его им сделал…
— Так лучше для всех, — коротко отвечал ему друг.
— Помнишь, мы ходили к могиле ли-шо-Аолиэ? – отчего-то вспомнил Игэа.
— Все юноши в Белых горах туда ходят в пятнадцать лет, — ответил Миоци. – Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Аолиэ говорил, что тот, кто забирает свободу у другого человека, лишает себя света милости Всесветлого.
— Я не забрал свободу у Каэрэ, — резко ответил Миоци. – Я спас ему жизнь.
Еще почитать:
Биография Байерна
Реарт — Снова в старое казино
Реарт — Затишье в таверне
Охота на лисицу — Глава 6. Библиотека
«
»
