Ли-шо-Миоци склонился над распростертым на решетке жертвенника рабом и окликнул его, но тот был без сознания. Нож белогорца быстро рассек сыромятные ремни. Каэрэ лишь застонал, не приходя в себя.
Гром труб и бой священных барабанов, доносящиеся снаружи из подземного храма Уурта, нарастали, гулко разбиваясь о стены печи. Внизу со скрежетом разверзся черный зев – Нилшоцэа отдал приказ открыть печь. Через решетку Миоци увидал цепь огней внизу – это были факелы в руках жрецов Темноогненного — от мощной тяги их пламя колыхалось, и ветер нес тяжелый запах смолы, обдавая им белогорца и трепал его светлые, стянутые шнурком волосы.
Миоци быстро и уверенно привязывал Каэрэ к себе, накрепко, крест-накрест затягивая кожаный пояс на себе и на узнике – так в Белых горах переносили раненых.
Непрерывно нарастающий вой труб резко смолк. В жуткой тишине Миоци сделал шаг к стене. Веревка была закреплена надежно, и он начал подниматься.
Он не смотрел вниз, поэтому не увидел, как факелы слились в одно багрово-красное кольцо, как вспыхнула, заливая дрова, горючая смесь. Он лишь услышал далеко внизу оглушительный треск. Зловещие отсветы быстро побежали по стенам. Языки пламени взметнулись вслед за белогорцем, но не догнали его.
Снова раздался надрывный скрежет железа – это опускалась вниз жертвенная решетка – пустая, с разрезанными узами предназначенной Уурту жертвы…
Вой и свист наполнили все пространство. Клубы темного дыма медленно ползли вверх за пламенем.Дым обогнал огонь. Черное облако закрыло пламя, и печь погрузилась во тьму.
Как ни ловок был Миоци, как ни быстро он продвигался вверх по отвесной стене, опираясь на остатки древней каменной лестницы и выступы, дым Уурта догонял его. Едкое смрадное облако скоро окутало беглецов.
Белогорец боролся. Тьма вокруг становилась все гуще. От копоти и дыма слезились глаза, перехватывало дыхание. Плотная шершавая тьма проникала в горло, сжимала грудь… «Словно рука Уурта» — промелькнуло в мозгу Миоци. Он задыхался от кашля. Жар становился нестерпимым. Ноша тянула вниз. Несколько раз его ноги срывались, не находя опоры, и он повисал на своей веревке над огненным жерлом.
Наконец раскаленная бездна догнала его и закрыла. Белогорец понял, что проиграл поединок с Ууртом. Еще несколько минут – и он, задохнувшись, беспомощно повиснет на веревке, болтаясь среди пляшущих языков пламени. Потом его найдут – прокоптившегося как поросенка под праздник первого снега. Стыд, стыд!..
Из последних сил он рванулся вверх. В глазах потемнело. В горло набивалась клейкая гарь. «Проснись!- мысленно закричал он,- восстань! Неужели ты не можешь бросить вызов Уурту, как я его бросил?! Я отказался служить богу болот – я остался верен Тебе! Помнишь, тогда? А Ты? Даже Ты боишься забрать жертву Темноогненного? Ты оставил меня одного – один на один с Ууртом?».
– Эалиэ! Нас двое! – раздался голос сверху. Миоци на мгновение привиделись долины и прохладная предрассветная роса на траве.
– Эалиэ! — повторился снова клич белогорцев и кто-то сверху потянул за веревку.
– Эалиэ… — прохрипел Миоци, отталкиваясь ногами от накаленного камня стены.
…Иэ подал ему руку, и Миоци, тяжело дыша и кашляя, перевалился через проем в стене, через который он до этого спускался в жертвенную печь Уурта. Он жадно глотал воздух — затхлый, но холодный воздух заброшенного подземного хода. Странник-эзэт тем временм развязал Каэрэ, приложил ухо к его израненной груди.
– Жив. Сердце бьется, — сказал он.
– Спасибо, Иэ. Как ты узнал, что я… — начал Миоци, едва отдышавшись.
Иэ посмотрел на него, покачал головой.
– Если бы ты все еще был моим воспитанником, а не белогорцем, прошедшим посвящение, я бы строго наказал тебя за твой поступок, — не сразу сказал он.
Миоци, пошатнувшись, встал.
– Ты тоже боишься оскорбить Уурта? – резко спросил он, кашляя.
Иэ медленно сматывал веревку и молчал. Наконец, он произнес:
– Я учил тебя, что гордость – самый скверный порок. А ты из гордости один полез в эту печь. В Белых горах на такой риск идут только вместе с верным другом. Ты ничего мне не сказал. Тоже из гордости?
– Нет! – с трудом выговорил Миоци и захлебнулся кашлем. – Ты не прав, Иэ!
– Ты хотел бросить вызов Уурту – один на один, — продолжил старый белогорец. — Ты не хотел, чтобы кто-то еще участвовал в твоей победе.
Миоци, все еще кашляя и отплевывая черную копоть, оперся на край провала. Далеко внизу бушевало темное пламя. Молодой ли-шо-шутиик с трудом отвел взгляд от бездны, и его глаза встретились с глазами Иэ. Миоци вдруг заметил крупные капли пота на лбу старика, увидел, как дрожат его руки и тяжело колышется грудь.
- Иэ, — Миоци подошел к нему, — прости, что я тебе ничего не сказал.
И по древнему обычаю он в ноги поклонился своему учителю. Иэ несколько мгновений стоял молча.
– Да благословит тебя Небо, — наконец сказал он и коснулся его волос, испачканных сажей и пеплом. – Встань, Аирэи – нам пора идти.
Едва Миоци набросил на плечи рубаху, оставленную им на камнях у края бездны, как Иэ спросил его:
– А где твои нож и фляга?
Миоци схватился за пояс – ножа и фляги, которые он получил когда-то при посвящении, не было. Должно быть, он обронил их в огонь, когда карабкался по стене.
Они уложили Каэрэ на широкий плащ эзэта, и, держа края полотна на плечах, пошли со своей ношей прочь.
– Куда ты ведешь нас, Иэ? – спросил Миоци, проходя за ним по незнакомым переходам между нависающими каменными стенами.
– Ты удивишься, когда увидишь, — ответил тот.
Вскоре впереди засветилась полоска предрассветного неба. Солнце еще не поднялось над горизонтом – ночь Уурта продолжалась. Бережно держа плащ с раненым, Иэ и его ученик поднялись по истертым ступеням крутой лестницы и вдохнули чистый воздух сада.
– Добро пожаловать домой, брат! – раздался голос Сашиа.
Они стояли среди сада позади дома ли-шо-Миоци.
– Мы вернулись, — вместо Миоци ответил Иэ на ее приветствие. — Он жив, — добавил эзэт, отвечая на немой вопрос девушки.
Сашиа, завернувшись в синее покрывало, казавшееся черным в предутренней мгле, молча последовала за братом и Иэ в дом.
– Аирэи, скоро восход – тебя ждут в храме Шу-эна. Я позабочусь о Каэрэ, — сказал Иэ, когда они вошли в горницу.
Возвращение из печи
…Сашиа ковш за ковшом выливала на спину и голову брата горячую воду, пока он, сидя в большом деревянном корыте, где обычно стирала белье Тэлиай, оттирал с себя сажу и копоть пучками жесткой травы. Когда Миоци, наконец, вымылся, Сашиа подала ему большое полотенце, а потом – белую длинную льняную рубаху — одежду жреца Шу-эна. Миоци застегнул сандалии, взял из рук сестры расшитый золотом и бисером пояс ли-шо-шутиика и затянул его на бедрах. Расчесав деревянным гребнем мокрые светлые волосы, он спрятал их под широкой головной повязкой.
– Благослови, брат, — склонилась Сашиа.
Он положил ладонь на ее голову, поверх покрывала, и обнял ее, плачущую.
– Все уже хорошо, сестренка.
– Аирэи! — только и произнесла она, поднимая мокрое от слез лицо.
Он поцеловал ее в лоб и отер слезу с ее щеки.
– Ты молилась за меня?
Сашиа кивнула.
– Это ты сказала Иэ, где я? – спросил Миоци.
– Да. Не сердись.
– Я не сержусь, — ответил он.
– Выпей отвара из трав или воды… Я испекла свежих лепешек с медом – может быть, поешь хоть немного? – попросила Сашиа брата.
– Я не могу есть до молитвы, ты же знаешь.
– Когда ты вернешься?
– Думаю, скоро.
На пороге он обернулся, чтобы посмотреть на нее. Сашиа, набросив на плечи покрывало, держала свечу. Предрассветный ветерок почти задувал слабое пламя.
Он кивнул ей на прощание и вышел.
У друзей
Первое, что ощутил Каэрэ, приходя в сознание, – вкус теплого вина во рту. С усилием он сделал глоток, и оно заструилось в его жилах, распространяя по всему его истерзанному телу непреодолимое желание жить. Он попытался пошевелиться, но боль остро напомнила ему, что он и в самом деле еще жив, и страдания не закончились. Он глухо застонал.
— Каэрэ, — проговорил кто-то над ним, — открой глаза.
«Палач?» — мелькнуло у Каэрэ, но он сразу же отверг эту мысль – руки, касающиеся его тела, не были руками палача.Он повиновался этому тихому сильному голосу. В сумерках лицо говорившего было неразличимо.
– Когда… казнь? — едва выговорил Каэрэ.
– Она уже в прошлом, — человек осторожно приподнял его за плечи. — Пей еще.
Каэрэ сделал несколько глубоких, жадных глотков. В комнате светлело. Из-за закрытых ставней веяло прохладой.
– Где я?
– Ты у друзей. Мое имя – Иэ. Не бойся, все позади.
– Я… я останусь жить? – Каэрэ сделал движение, желая приподняться, но черты лица его исказились от боли, и он со стоном упал назад.
– Лежи! Лежи смирно – забыл, где побывал?
Человек отер его лицо и шею влажной губкой и велел несколько раз глубоко вдохнуть терпко-сладкий дым из курильницы. Боль отступила, и Каэрэ снова впал в забытье – не в то, прежнее, глухое, а как если бы глаза ему смежила легкая дремота. Сквозь нее он слышал звук льющейся воды, слова эзэта, обращенные к кому-то: «Будем смывать с него тюремную грязь», и ощутил, как его подняли сильные руки…
…Иэ выкупал его, как младенца, в отваре из трав, а потом, уложив на чистую, мягкую постель, стал перевязывать его раны, щедро выливая на них ароматное масло. Хотя он делал это очень осторожно, Каэрэ не мог сдержать стонов, а порой и терял сознание – он был слишком измучен и изранен. Но скоро кто-то более искусный сменил Иэ.
— Что они сделали с ним, мкэ Иэ! – зазвучал полный сострадания знакомый девичий голос.
– Все это заживет, дочка, — отвечал Иэ. — Ты как будто всю жизнь ухаживала за ранеными… У тебя ловкие руки. Смотри – он совсем затих.
– Дедушка Иэ, вы думаете, он из карисутэ?
– Не знаю, не знаю… Он плохо говорит по-нашему. Может быть, он не знает, что по-аэольски означает это слово. Но он отрицал это постоянно, и говорил что-то невразумительное, когда спрашивали про его богов. А вот Нилшоцэа был убежден, что перед ним – карисутэ и настаивал на этом перед Иокаммом.
– А совет жрецов?
– Иокамм решил, что прав ли-шо-Миоци, и что было бы противно благости Шу-эна выжигать глаза узнику, которого и так принесут через огонь в жертву Уурту.
– Так это Аирэи их убедил – не выжигать Каэрэ глаза? – воскликнула девушка.
– Он. А до суда он предлагал Каэрэ стать тииком Уурта, чтобы избежать смерти.
– Каэрэ отказался?
Отказался. Поэтому его пытали, допрашивая перед собранием жрецов. Этого Аирэи уже не мог предотвратить. Он мог лишь воспрепятствовать им изувечить его – сказать, что это противно благости Шу-эна. Ли-шо-Оэо его поддержал, а он старейший член Иокамма и тоже жрец Шу-эна.
До Каэрэ доносились лишь обрывки разговора. Он вдруг вспомнил вскочившего со своего места высокого молодого жреца, который остановил палача, уже подносящего к его лицу кусок раскаленного железа и сильно вздрогнул.
– Очень больно?
Прохладная маленькая ладонь легла на его горячий лоб.
– Сашиа…
Они посмотрели друг на друга. Иэ неслышно вышел.
– Я не думал, что увижу тебя снова, — вымолвил Каэрэ.
– Я тоже…
– Сашиа… — повторил он, улыбаясь.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь ставни, освещали двоих. Сашиа стояла на коленях рядом с низкой постелью Каэрэ, и ее лицо было рядом с его лицом. Они молчали. Прошло несколько долгих минут. Она выпрямилась, подошла к изголовью, чтобы сменить высохшую повязку на его лбу.
– Где я, Сашиа? – спросил Каэрэ, наконец.
– В доме ли-шо-Миоци. Он вынес тебя из печи Уурта.
– Ты живешь здесь… у него? – Каэрэ словно не обратил внимания на последние сказанные ею слова.
– Да.
– Тебе… хорошо здесь? – промолвил он через силу.
– Конечно – Аирэи очень добрый. И он любит меня.
– Ты счастлива, да? – он не сводил с нее взгляда.
Она, улыбаясь, ответила:
– Сейчас – да.
Она склонилась над ним и коснулась губами его глаз. За ее спиной раздались шаги Иэ:
– Сашиа, не надо сейчас много разговаривать с нашим гостем. Пусть он поспит.
– Можно, я посижу рядом, дедушка Иэ?
– Не думаю, что Миоци будет доволен. Лучше пойди к себе и приляг сама – ты устала. А я побуду здесь.
Иэ сел на циновку, подогнув ноги. Сашиа вышла из комнаты. Каэрэ проводил ее долгим взглядом, а потом отвернулся к стене. Он уже почти жалел, что остался жив…
Еще почитать:
Освобожденный
Анкеруд — Глава 4: Мёртвые не разговаривают.
Невервинтер. Путь Героя. — Глава 5. Бим, брат Павла.
"Аминаэ" — Глава 16. «Дяденька»
«
»
