Бравый военный ростом под потолок кивнул в сторону кресла, спрашивая разрешения и, получив таковое, сел. Он отвел назад своё оружие и начал излагать суть, рассматривая свои блестящие сапоги.
         – Вы, сударь, изволили разрушить все мои мечты и чаяния! Как Вы, надеюсь, помните, я был влюблен, и сейчас люблю, дочку помещика П… mademoiselle Lison (фр.Мисс Лиза). Вижу, что помните, – Вы же нас всех и придумали, и смели изобразить. Так?! А теперь скажите мне, милостивый государь, почему я, офицер гусарского полка, имевший честь и удовольствие прогнать взашей французишек-мародеришек вон! Должен опуститься до коварного похищения объекта своих воздыханий прямо на балу у графа К.; причем у всех на виду, – гусар упер руки в колени и продолжал, стиснув зубы: – А после я прихожу в себя на конюшне с болью в голове от чертовски сильного удара и от храпа какого-то пьяного дворового мужика, развалившегося на мешках овса?

         Ко мне вернулось чувство уверенности, и мой гость более-менее освоился и стал разумнее.
– Гражданин Скальковский…
– Господин!
– Не то время, друг мой. Вы однобоко, субъективно обрисовали ситуацию. В повести Вы есть не кто иной, как страшный картежник, мот и, прошу простить меня за правду, бабник. Отдаю дань справедливости, Вы отчаянно храбрый офицер. Но всё Ваше воздыхание, обожание и преклонение пред кем бы, то, ни было сводится к самому древнему, после страха, инстинкту.
 
         Гусар по-прежнему сидел в кресле, но сверлил меня взглядом, и я не позавидовал тем французам. Свет из окна падал узким лучом на широкие скулы и острый нос гвардейца. Лицо было полупрозрачным. Внутри меня похолодело, тем не менее, я продолжал:
– Так неужели я бы позволил Вам, гражданин гусар, Николай Августович, 1790 года рождения, уроженца Орловской губернии, от которого столько натерпелись дворовые девки в поместье Вашего почтенного отца, – позволил бы поступить Вам таким образом
– мы оба знаем каким – с чудесной барышней Елизаветой!