Достав из инструментального ящика, непривычной формы гидравлические ножницы по металлу, я открыл дверь, впуская в кабину поток дождевых брызг несущих химозный смрад и, бросил взгляд на сиротливо лежащий в углу рюкзачок беглеца: “Решение, сколько кому жить, принимается в Небесной канцелярии. А постороннее волевое вмешательство в линию Судьбы в целях принудительного изменения её вообще категорически запрещено кому-либо делать – ибо это приоритетный удел лишь одного Всевышнего. Но где проходит та черта, что разграничивает права намерений даровать жизнь или смерть? “

Вглядываясь в тени сквозь пелену непрекращающегося ливня, я не спешил выходить наружу. Разглядев съехавший в неглубокий кювет и застывший там, в непосредственной близости от нас большой городской автобус мне не очень-то понравилось его соседство. И особенно его новые пассажиры – огромная толпа набившегося в него кладбищенских тварей. Всем скопом прильнув к окнам расположенного по нашу сторону борта “ плакальщики” с каким-то глуповатым любопытством пялились на меня словно в ожидании какого-то представления. Я не чувствовал с их стороны никакой агрессии и они совсем не пытались применить на мне какую-либо ментальную силу (которой как мне подумалось у них и вовсе не было). Мне просто было очень неприятно от всей это завораживающей и жутковатой гротескной сцены вызывающей ненужные ассоциации с тупоголовыми жителями, населявшими совсем недавно этот погибший город. С таким же глупым видом пустыми глазами зыркали в окна те, кого мне сегодня довелось увидеть в ФЭЦ, когда туда после очередной зачистки прибыл автобус с выжившими.