Вспоминая это, я невольно сдерживал смех, глядя, как этот индюк пытается произвести впечатление серьезного человека. Сердце же мое беспокойно ныло. Надо, обязательно надо сходить в темницу и проведать ее. Но пока шел пир, а покидать его мне не следовало. Вот учитель со своей кружкой на ручке, вставленной на место безвременно утрачееного протеза пытается перепить сэра Иоганна, а господин посол с грандом делают на них ставки, тоже потягивая напитки, заботливо подаваемые какой-то старушкой-подсвечницей – так мы называем служанок преклонного возраста. Вот учитель уже признал свое поражение, а посол, недовольный потерей ставки, накинулся на него с тумаками, мол, как можно не осилить девятую кружку этой дряни, а учитель вяло оправдывается. Наконец он сам, утомленный упреками посла, своей рукой, наливает из этой бочки кружку хереса и через старушку передает послу, мол сам попробуй, а потом уже говори. Казалось, пир идет своим чередом, гости уже настолько захмелели, что и не пытаются разговаривать, а вчерашние рекруты почти все разошлись к себе, поздравить друг друга лично. Я уже встал, чтобы последовать их примеру, но подумав сел обратно. Если я выйду на улицу, — думалось мне, — мне надо удет попасть в темницу, только бы попросить прощения у этих прекрасных глаз, которые я так жестоко предал! – мысли неслись через слегка хмельную голову.

А херес из бочки и вправду был крепок, ничего не сказать, даже посол понял это, изрядно раскрасневшись и грузно опустившись на табурет. Его голова все наливалась и наливалась кровью, сам он уже не мог даже говорить. Конечности же его наоборот, заметно побледнели.