В голову приходит воспоминание о рядовом Йоханесе — первый раз, когда я с таким столкнулся. У него ещё как раз тоже не было ноги. И вот он вцепился в меня так, что пальцы побелели, и принялся требовать, чтобы я снял с него ботинок и почесал эту самую ногу — мол, он просто с ума сходит от зуда. Я растерялся, чуть не ляпнул ему в лицо — сдурел, какая нога? — но командир операции — даже не помню уже, кто это был, — пихнул мне в челюсть и кивнул вниз — иди чеши. И вот я полз к несуществующей ступне Йоханеса и возился там, делая вид, что чешу. Чувствовал себя идиотом и даже хотел подать жалобу на командира — что это ещё за цирк такой? Увлёкся этими мыслями, а тут он мою руку перехватил и говорит: «Хватит, всё». Вот не помню, кто был, но голос его до сих в ушах стоит.
«Поцелуй…» — Эрик снова сжимает мою руку.
А вдруг он не от крови стал таким разговорчивым парнем с активной жизненной позицией? Вдруг та самая вспышка бодрости перед смертью? Ведь это возможно. Что, если он умрёт, а я буду знать, что не выполнил его последнюю просьбу? Пусть даже странную — это ещё не оправдание. Даже преступникам в этом не отказывают.
И я решаюсь. В непроглядной темноте нащупываю лицо — если ткнусь Эрику в нос, будет вдвойне неловко, — на пару мгновений замираю, — но всё же прикладываюсь губами к его губам.
Жаркие, пересохшие от лихорадки, обветренные и густо пахнущие моей кровью.