Тален записывал, почти не слушая. Он думал об обеде, о том, что не успел позавтракать, что если сегодня опять будет рыба – ему останется только в отставку подать, ведь работать в таких условиях совсем невозможно!

            Записав до конца показания, которые были и без того очевидны, Тален сухо объявил приговор: клеймление.

-А вы не будете меня судить? – Аме даже рот разинула. – Судьи…

-Луал! – Тален закатил глаза, — да, соберётся Судейство ради какой-то воровки, конечно!

            Он лукавил. Ещё полгода назад собрались бы, чинно разбирали бы её дело, допрашивали бы сумрачно и монотонно. Но это полгода назад. Сейчас Судейство обложилось бумагами по более важным делам, бегало туда-сюда, выпучив глаза, впервые встретившись с потоком заговорщиков, мятежников, бунтовщиков, которые были куда более опасны. Коллегии Дознания были переданы чрезвычайные полномочия: выносить приговор по мелким делам на месте.

            Аме этого не знала. Теперь её снова затрясло. Она думала, что будет суд, что она сумеет разжалобить Коллегию Судейства, и те избавят её и от клейма…

            Тален сунул ей под руку протокол допроса:

-Подписывай.

            А сам подумал, что если сегодня будет рыба под чесночным соусом – это ещё ничего, всё лучше, чем под затиркой из луговых трав.

            Аме деревянной рукой подписала. Она плакала. Она знала, что клеймо – это больно, но не знала, что физическая боль – это ещё не самое страшное, что её ждет. Но всё же – ей было спокойнее – хотя бы не казнят! А то в тюрьме, в ожидании, пока её вызовут, Аме уже простилась с собою и с жизнью.