— Что такое? — насторожился Семён.

— Да как будто глаза… Как будто зрение пропадает…

— Зрение, говоришь? — Семён задышал чаще, переводя взгляд с Артёма на бутылку и обратно. — Вот только этого мне ещё не хватало! Знаю я эту… Зрение пропадает… Эй, месье!

Рефери подошёл к столу:

— Готовы сдаться?

— Да не, я про другое. У вас, по ходу, бухло палёное!

— Что-что? — У рефери округлились глаза.

— Бухло, говорю, палёное! — Семён встал, опираясь руками на стол. — Сердце так стучит… Сейчас из груди выскочит… Руки немеют, губы не слушаются… Это вы чё за бадягой нас поить-то собрались, а?

— Сядьте немедленно, а не то мне придётся вас дисквалифицировать!

— Чего? Ты не понял, что ли? Вискарь ваш палёный! Нам быстро другой нужен, а то этим потравимся! Вот, уже и язык стал заплетаться… Господи, сердце-то как стучит…

— У нас нет «палёного» виски. Все напитки проходят проверку.

— Да, конечно! У нас вон руки-ноги уже отказывают! Заменяй, говорю! Мы это пить не будем!

— Если вы не будете пить, я объявлю вас проигравшим.

— Охренел, что ли? Ты, графоман от судей? Ты кому это сказал?

— Тебе, — рыкнул рефери, теряя остатки вежливости. — Сел немедленно!

Ещё секунду поэт таращился на судью, сжимая и разжимая кулаки, а потом растерянно оглянулся на зал, крикнул: «Травят, гниды!», схватил бутылку и жахнул её об стол. Осколки брызнули во все стороны, Артёма окатило душистой волной виски.