…Это была такая странная музыка… Пение птиц, отдаленное григорианское песнопение… Казалось, я где-то в лесной глуши и прямо посреди нее заброшенный собор дивной красоты. Большой зал с куполообразным сводом, через который падает свет, огромные, сводчатые окна с полуразбитыми витражами, беломраморные колонны и мозаичные стены… Звучание флейты, потом скрипки и мелодия такая простая и такая щемящая, словно то воплощенная печаль. Такая, что сердце сжимается, выталкивая слезы, не в силах сдержать рыдания, которые подхватывает сама музыка, усиливаясь, заставляя замереть и… выпустить сердце навстречу раскатам грядущей грозы, чувствам, которые невозможно, невыносимо сдержать…
И только руки, ведшие меня, их властная и нежная сила, опрокидывающая меня навзничь и удерживающая, поднимающая, ведущая так чувственно, так возбуждающе… О, да, я эффектнее и очаровательнее всех здесь, я самая желанная! Самая желанная… И я не могла отдышаться от слез, которые не решалась выпустить, я задыхалась, не замечая, что музыка стихла, что я едва стою на ногах, не в силах даже сорвать повязку с моих глаз, не в силах показать глаза мои и досаду в них на то, что вели меня и держат сейчас не те руки. Не те!..
И я стояла, слыша настоящий гром аплодисментов, не зная даже, кому из танцевавших пар они предназначены. Но вот кто-то дотронулся до моих волос, и я тут же зажмурилась от яркого света, а когда смогла открыть глаза, на меня смотрел и улыбался… Кенджи. А Петрович стоял рядом с весьма разочарованной Алькой.