Дознаватели, прекрасно зная, что заключённые будут более сговорчивы после подземной обычной камеры и потому приходили лишь на вторые-третьи сутки, к уже сломленным людям…

***

            Персиваль вошёл на первый день, потому что был уверен, что молодой торговец – Леа Самто, обвиняемый в заговоре против короны, не выдержит больше. Слишком хрупок и слишком молод был этот Леа, он должен был хотеть жить, и для этого самое простое было признаться. Но в верхних камерах он проявил неожиданную стойкость и, хоть и был напуган до ужаса, упорствовал и кричал о невиновности. Голос его срывался, красивое в мире свободы лицо белело и серело, но он упорно отказывался: не виноват! Клевета!

            На вопросы о себе, об образе жизни и способах заработка, о семье отвечал охотно: торговец, из южных земель, унаследовал от отца, ведёт дело вместе с матерью, собирается жениться, но к заговору отношения не имеет – и точка.

–Показания у нас есть, – заметил Персиваль, – от Друэна Жанбо, что ты – заговорщик. Он рассказывает, как вы встречались вместе с двенадцатью другими заговорщиками в трактире «Последний Приют» по первым числам каждого месяца!  Что, скажешь, не было?

–Не было! – горячо подтвердил Леа.

–А кто может свидетельствовать об этом?

–Моя мать, – сразу ответил Леа, не задумываясь и не сомневаясь, – по первым числам мы подсчитываем выручку и раздаём долги. И моя невеста тоже…