Моё самое раннее воспоминание — как папаша, забравшись на кровать, подымает меня к потолку. Я, пятилетний, хихикаю от восторга взахлёб и раскидываю руки. Комната с высоты видна вся-вся. Это совсем не то, что плутать среди гнутых ножек столов и стульев, засматриваться на резные верхние полки и мечтать об их сокровищах. Сейчас я — сверху. Всё здесь мне подвластно, потому что всё видно.
Ну вот, опять. Замечтался и свернул не туда. Где же булочная? Жена уже, поди, к обеду ждёт… Эх, голова я садовая! И улица-то незнакомая. Что там в переулке, не блошиный ли рынок? Любопытно! Что ж, в воскресный день лишний часок прогуляться не грех.
Это только поначалу кажется, что ничего тут не высмотреть, кроме старенькой медной утвари, линялых платков да растрёпанных книжонок. Я знал, что нужно зайти чуть подальше: тогда найдутся альбомы и письма, сохранившиеся с начала века, астролябии и медальоны, шкатулки а-ля ампир и флаконы духов, какие могли бы принадлежать императрице. Не собираясь ничего покупать — однако же, вдруг? — я жадно глазел на пёстрые, блестящие и узорчатые предметы старины и не мог насытиться.
— Чем интересуетесь, почтенный? — проскрипел рядом со мной голос. Ко мне обращался некто в потёртом до серости чёрном пальто. Из-под мятой гармошки, когда-то бывшей цилиндром, живо блестели тёмные глаза. Я слегка растерялся под изучающим взглядом. Казалось, не он спешит мне услужить, а я должен ему поклониться. Но ощущение пропало, как только он расплылся в подобострастной улыбке:
