Рудольф взглянул в лицо Эжону:

-Ненавижу. Всех вас ненавижу. Циники и подлецы!

-Как и ты, — подмигнул Эжон, — не ты ли пытался сам развязать войну? И не для народа и не для будущего. Себе одному и для себя одного.

            Упрёк был справедливым. Рудольф поднялся с усилием (ткань мантии оказалась слишком уж тяжела при длительной носке), подошёл к перилам, взглянул на простирающийся перед ним райский край.

-Завтра тебе не о чем будет сожалеть, — подбодрил Эжон. – Да и вообще – ты всё сделал, молодец. Идрин не забудет тебя. Твои заслуги будут не поняты многими, но мы будем их знать. Ну, пока не придут и наши сроки…

            Эжон хлопнул Рудольфа по плечу, вроде бы дружески, а всё-таки болезненно, но Рудольф без писка перенес это. Он смотрел вперёд и не мог наглядеться. Отсюда, с балконной высоты, он мог видеть далеко. Уходили вдаль и леса, и поля, вечно плодородные и наполненные медовыми цветами, и блестела где-то речка. Идрин, любимый и ненавистный Рудольфу, прощался с одним из бесполезных теперь людей, напоследок раскрываясь в своей ужасной затхлой и недвижимой красоте.

-Ненавижу…- с облегчением выдохнул Рудольф и прикрыл глаза, которые слезились от солнечного света. Слишком яркого и мертвенного. но, по крайней мере, у него была возможность спрятать свои такие же бесполезные, как и он сам, слёзы.