— Не беспокойся, все прошло быстро и четко. Двоих пришлось уложить, а остальных…, — я снова задумываюсь, бросая взгляд назад и зло усмехнувшись, качаю головой: — Стоп. Кара, давай скорее по машинам иначе покойников станет еще больше, а нам с тобой нужно доставить начштаба, живым и невредимым.
Она понимающе кивает головой, и мы разбегаемся по машинам. Быстро преодолев расстояние, мы подходим к лагерю, где все на первый взгляд выглядит мило и спокойно, но то, что делает викария, вызывает во мне беспокойство и не напрасное. Она все еще грязная и неумытая в одном накинутом на голое тело бушлате что-то жарит на костре, а потом этим кормит сидящих в рядок перед ней полуголых офицеров, – среди которых я вижу и жирную тушу начштаба. Они сидят к нам спиной, и я не вижу их лиц, я лишь вижу безумную улыбку на лице викарии, и до меня доносятся ее спокойный почти ласковой голос. Подойдя поближе, Кара глазами показывает мне на ребят, сидящих в Камазе и, морщась с досадой, качает головой. Их бледные лица и совершенно ошалевшие глаза красноречивее слов описывают нам все, что здесь произошло за те непродолжительные полчаса, как я ушел отсюда, оставив жертву насилия наедине с ее насильниками. Я совершенно не учел то, что викарии-берегини это не просто обученные владеть оружием сестры и знатоки человеческой анатомии способные во время боя справится практически с любым ранением, но также способны по кусочкам безболезненно разделать человека не хуже какой-либо демонессы и нередко привлекаются к участию в допросах или казни. Мне нет дела до тех, кого она решила покарать собственноручно – это ее справедливое право. Я лишь тревожусь за жизнь начштаба, по крайней мере, до тех пор, пока он ни будет допрошен и осужден и озабочен ее собственным психическим и душевным состоянием. Увидев нас с Карой, она оскаливается, пытаясь улыбнуться, но не может справиться со своими эмоциями и из ее груди вырывается звук, одновременно напоминающий и стон и рычание. Она безумными глазами смотрит то на нас, то на сидящих перед ней насильников и по ее испачканному грязью и кровью лицу струятся слезы, оставляя на щеках светлые полосы, словно шрамы. Она боится, что мы остановим ее, отберем у нее ее “игрушки” и она спешит, спешит успеть сделать выбор, спешит принять какое-либо решение, а у нее это плохо получается и она ревет словно раненый зверь во весь голос, от отчаяния и обиды. Мы с Карой не торопим ее – я лишь подхожу и, убедившись, что начштаба еще не успел сильно пострадать, грубо хватаю его за связанные проволокой руки и оттаскиваю в сторону:
