Из Её рта в небо скользят десятки тоненьких ниточек, сотканных будто бы из переливчатого света и серебристой дымки. Они скользят к небу, скользят весело и свободно, как бы играя, подталкивают друг друга…

            Они быстро пропадают из виду, но люди, ставшие свидетелями пути, еще долго смотрят в небо и не зря – в одно мгновение вспыхивают на небе десятки вечерних звездочек. Запоздало подмигивают тем, кто жив и скрываются на несколько минут в небесах, пока властвует закат.

            Обалделые лица людей без договоренности, но по внутренней одинаковости обращаются к телам умерших – все, как один, как-то сереют на глазах и становятся меньше; а затем обращаются к Ней, но Она уже идёт, чуть шатаясь, в свой лагерь.

***

            Герцог Мансор не удивился, увидев Её в своём шатре – помотанную и обессиленную. Он отнял от губ своих кубок с кровавым вином, спросил тихо:

-Сколько?

-Тридцать девять, — ответила она, близко садясь к нему. – Девятнадцать твоих, двадцать чужих.

-И ты…всех? – герцог смутился, зарозовел.

-Всех провела, — она кивнула. Ей привычны людские смущения. – Все там, где должны быть.

-Хочешь чего-нибудь? – герцог Мансор давно уже не весельчак. Он знает, кто его спутница, знает, как и чем должен закончиться этот вечер, но отвага не дает ему пасть духом.

-Хочу, — согласилась она, — хочу, чтобы ты не тянул время.

-Хорошо, как угодно даме! – Мансор поднялся с места, отставил в сторону кубок, повернулся лицом к своей тоже вставшей спутнице. – Значит, всё закончится так?