И животные ко мне не тянутся: даже кот сбежал. И птицы ко мне не расположены: курицы со двора убежали, при этом так отчаянно махали крыльями, словно улететь пытались. И даже рыбы тупели при моём приближении.
И с травами я не в ладах. Ни целительствовать так, чтоб себя мастером этого дела назвать, ни заговаривать раны, ни даже готовить – ничего так, чтобы сказать, что это моё призвание, я не могу. Незамеченная, чего уж там!
Смирилась с веками, а тут новая напасть – церковники! Нет, лихости на мои годы хватило – были и разбойники, и воры, и убийцы по мою душу. Я с людьми всё больше жила с тех пор, как поняла, что мне нечего среди сестёр делать, только себя травить, да от невыплаканных слёз обиды задыхаться, а меж людей всякое бывает. Живу я тихо обычно, перебиваюсь заработками случайными, иногда и под ворожею схожу – проще всего. А тут эти…явились.
***
–А ты вообще знаешь, что Бог повелел нам карать всех отступников? – церковник упивается превосходством надо мной, – что велел он души грешные очищать священным пламенем?
–Не знаю. Мой Бог такого мне не велел, – я улыбаюсь, хотя повода к улыбке нет. Мой Бог никогда ко мне не сходил, никогда не утешал. Напрасно я, пытаясь обрести свой путь, к нему взывала, напрасно просила мне указать мою дорогу, моё назначение, или сгубить меня, такую незамеченную, стереть с лица земли, чтоб ни сёстры надо мной не потешались, ни сочувствовали мне, ни жалились, и чтоб я себя не жалела.