–Ну что, сама признавать грехи будешь или в гордость играть будешь? – церковник молод, в нём много энергии, в нём плещет, норовя прорваться, жестокость. Меня он уже обрёк на гибель, но всё равно пытается играть в честность и в правосудие. Знавала я таких в избытке – оправдывайся и плачь, а не поможет: про себя он всё уже решил, и ни одно доказательство вины не отменит.
–В чём признавать грех? – нет, я, конечно, не без греха, я всё-таки живая, но не настолько, чтобы каяться мне. Да ещё перед кем! Тьфу!
–В ворожбе, в магии чёрной, в вытравке плодов из чрев материнских! – глаза церковника будто бы ярче от каждого нового обвинения.
Надуманного обвинения. Ему очень хочется меня не просто уничтожить, но низвести до самого ничтожества, измарать грязью и имя моё, и годы мои.
Плавали, знаем!
–Не ворожу, не колдую, не вытравляю, – я развожу руками, мол, ищи, как хочешь, милый человек, да только чиста я для законов твоих и средствами твоими меня не покарать.
А потому что природа моя иная. Божественная. И я сама от рода божеств, и я сама, в некотором роде божество.
***
Как всё началось не знаю сама. Наверное, все священные книги слишком серьёзны и не понимают, что даже у великой силы есть чувство юмора, и чем опаснее эта сила, чем могущественнее, тем злее она в своих шутках.
Я появилась из шутки. Вернее, моя мать появилась из неё, и великая сила, должно быть, хохотала оглушительно и яростно, порождая в небе первые грозы. Моя мать была создана первым злом. Настоящим, беспричинным злом.
