— Простите, Федор Алексеевич, возничий приехал. Говорит, доктора просят.

— Что случалось? Не спрашивала?

— Нет. Торопит. Не стала вопросами докучать.

— Хорошо, хорошо. Скажи, сейчас спущусь. Вещи мои дорожные собери. Наверно поеду.

— Да куда же? Метель такая, хозяин собаку на улицу не выгонит.

— Работа такая, Антонина Митриевна… — устало ответил он и встал из-за стола.

Горничная вышла из кабинета и за дверью послышались ее торопливые шаркающие шаги.

Доктор вышел из-за стола и поднял саквояж стоящий на полу поблизости. Поставил его на стол, открыл, покопался рукой, проверяя все ли на месте. После, не мешкая направился к двери и уже было открыл ее, да так и замер. Затем повернулся, нехотя, словно превозмогая себя, вернулся к столу. За цепочку вытянул из брючного кармана ключ, открыл им ящик стола и осторожно извлек содержимое — большой сверток, замотанный в плотную холщовую ткань. Не разворачивая сверток, он осторожно положил его в саквояж. Закрыл ящик стола и вышел из комнаты.

Когда появился доктор, кучер бросился к нему навстречу.

— Спаситель — причитал кучер, снова стягивая с головы мокрую от пота меховую шапку.

— Полноте. Что случилось? Рассказывай, не тяни — остановил его доктор.

— В соседней деревне барину плохо стало. Очень просят явиться, бояться как бы не помер.

— А что случилось с ним?

— Да говорят — ужинали они. Только-только смеялся, чарку пил, как вдруг замер и побледнел сразу, будто смерть его поманила. Думали подавился, давай по спине хлопать, живот толкают, а не помогает — дурно ему. Ну они сразу за вами послали. Только и крикнули в дорогу, мол, немного отпустило, но слаб, совсем слаб. Вы уж поторопитесь, спаситель! Как бы барину поправиться, ведь горе же какое, не пережить! Он мне бывало и копейку давал, под хорошее настроение. Святой, можно сказать, человек.