4
Сервий чем больше узнавал императора, тем больше думал, что это полная противоположность того идеализированного государя, которого он представлял. Странности и безумства Калигулы поражали его с каждым днем все больше и больше. Ему приходилось писать хвалебные гимны цезарю-богу, врать людям. Сервию не хотелось терять положение при дворе, а может быть даже и жизнь. Но врать и льстить тоже было противно натуре Сервия. Ничего другого не оставалось. Он часто уходил и подолгу смотрел на звезды, сочиняя стихи своей о своей золотоволосой. Пребывая в уединении он отдыхал от общества Калигулы и имел возможность побыть наедине с собой и своей музой.
Сегодняшний наряд Калигулы превзошел все ожидания — на нем были цветные, словно у попугая, накидки, поверх которых он надел женское покрывало. Обут он был в котурны, пришедшие на смену его любимым женским туфлям.
Все с трудом сдерживались, чтобы не разразиться хохотом, это могло бы стоить им жизни. Даже такой старый и закаленный в боях солдат, как Кассий Херея с трудом сдержал улыбку, промелькнувшую на строгом лице. Но все немедля принялись льстить императору, разглагольствуя о том, как ему идут эти женские покрывала или эти разноцветные идиотские накидки. Калигула растворил жемчужину, стоимостью в тысячу сестерциев и залпом выпил. Потом он вышел к народу.
— Бог приветствует римский народ!
Толпы людей издали одобрительные возгласы.
— Подайте сундуки! — сказал Калигула. Он сыпал золото с крыши, забавляясь тем, как люди, словно насекомые, ползают в поисках золота. Опустело уже сундуков десять, но Калигула все сыпал и сыпал.
— Что ты делаешь, Гай Цезарь! — возмутилась Друзилла. — Мы разоримся!
— Нужно жить или скромником или цезарем, — ответил на то Калигула, продолжая заниматься своим делом.
Наконец он устал. Сумерки наступили раньше, потому что нахмурило и небо покрылось тучами.
Направившись с распростертыми объятиями к возлюбленной сестре, он встретил жесткий отпор.
— Ты безумен, Гай! — воскликнула Друзилла. — Посмотри, во что ты одет! Это позорно носить плебею, не то, что государю. Калигула нахмурил лоб:
— Да, как ты смеешь, я бог! Одно мое слово и твоя голова слетит с этих плеч.
— Давай!- Друзилла напряженно подставила голову, зная, что он наверняка ничего ей не сделает.
— Сейчас же я велю позвать палача! — взбесился Калигула… Ты умрешь, дерзкая! Ты меня совсем не любишь. Ты не любишь своего цезаря, своего бога! А тот, кто не любит императора, должен умереть…
Договорить Калигула не успел, так как грянул гром и в окно заглянула молния. Он вскрикнул, закрыл глаза и заткнул уши, что делал всякий раз при этих природных явлениях. Он начал трястись. Друзилла с жалостью обняла брата:
— Гай, ты весь горишь, у тебя жар!
— Да, я болен, болен… — проговорил Калигула и, услышав громовой раскат, снова вскрикнул, спрятав голову на груди у сестры. Друзилла погладила Калигулу по голове, словно маленького ребенка. Он всхлипнул. Друзилла знала, что в детстве он страдал такой слабостью, что порой даже не мог удержаться на ногах. Крупные капли дождя забарабанили по крыше. Калигуле действительно стало плохо. Друзилла уложила его на ложе и укутала покрывалами.
— Не уходи, — жалобно попросил Калигула, испытывая панический страх.
— Я здесь, Гай, здесь!
— Прости, я накричал на тебя. А где Быстроногий? — вспомнил он о своем любимом коне, который жил в специально построенной мраморной конюшне.
— Я хочу, чтобы он лежал рядом со мной!
Друзилла приложила палец к губам:
— Т-сс! Успокойся, ты должен уснуть!
— Я хочу Быстроногого! — он расплакался, словно младенец.
Друзилла провела рукой по его волосам:
— Спи, Гай, тебя еще ждут дела!
Калигула наконец-то сомкнул глаза, чтобы погрузиться в болезненный сон. Он проспал часа два. Друзилла все это время не отходила от постели брата. Калигула метался из стороны в сторону и что-то шептал побелевшими губами. Потом вдруг с криком подскочил, перепугав Друзиллу.
— Что, что случилось, Гай?
— Со мной разговаривал ночной призрак, я видел его, он ужасен! — Калигула начал вздрагивать. — Но я же Бог?
— Бог, бог, ответила Друзилла. — Успокойся, Гай, все хорошо, ты — Бог!
— Да, я — Бог, — неуверенно сказал он и уставился в одну точку. — Мне плохо, Друзилла, очень плохо. Возьми все дела на себя, я не смогу вести их, я сильно болен.
Друзилла поцеловала брата в лоб. На отталкивающем лице Калигулы появилась улыбка облегчения. Он тяжело дышал и весь горел. Его начало лихорадить.
— Попытайся уснуть, прошу тебя, Гай.
— Я боюсь засыпать, — с испугом ответил Калигула и сжал ее руки.
