Когда он проснулся среди ночи, Друзилла уже крепко спала. Калигула с огромной любовью посмотрел ей в лицо и провел по нему рукой. Осторожно поцеловав Друзиллу, Калигула вышел из покоев. Идя по зале и прислушиваясь к тишине, он остановился возле статуи Юпитера, смотря на его величественный образ. Наклонившись к мраморному уху Юпитера, Калигула прошептал:
— Что, думаешь, ты выше меня? Кто ты такой? Фигура, слепленная ваятелем. Скоро я поставлю сотни, нет, тысячи своих статуй и стану великим. Да, я стану Богом! И кто будет молиться тебе и приносить тебе жертвы, когда Богом стану я! — он усмехнулся и потрепал Юпитера по щеке. — Настала новая эра, мой друг, в которой новый Бог — Калигула! — он отошел от статуи, потом с наглой улыбочкой еще раз повернулся к Юпитеру и пошел переодеться в платье и парик для своих ночных оргий. Переодевшись, и взяв с собой пару-тройку верных людей, Калигула любил совершать ночные прогулки по всяким забегаловкам и притонам. Делал он это еще при Тиберии, но тот не ставил запретов, считая, что возможно, этим Калигула умерит свой жесткий нрав.
Нахлобучив парик, император вышел на прогулку, туда, где будут приключения и много вина.
Калигула мог зайти даже на Субуру, чтобы посмотреть, как живет чернь и что она говорит о нем и его роде. Наряжаясь в разные платья, он был то нищим, то солдатом, то бродячим актером. Он мог позволить себе любую вольность, зная, что сзади также замаскированная охрана с мечами.
Зайдя в кабак, цезарь приказал принести вина — все, что было у хозяина. Хозяин очень поразился тому, что нищий выкладывает за вино такие деньги, но промолчал (и это было его счастьем). Рядом сидели Деций и Сервий, который уже порядком захмелел и принялся читать другу свои стихи, посвященные Калигуле:
— Нет, он и с богом сравниться не сможет,
Выше Юпитера он, наш император…
Услышав такой отрывок, Калигула с любопытством обернулся, чтобы посмотреть, кому принадлежит сие стихотворение.
— Как тебя зовут? — резко спросил Калигула.
— Сервий Публий.
— Откуда ты?
— Из знатного, но обнищавшего патрицианского рода.
— Мне понравились твои стихи, — с удовольствием сказал Калигула, сверкнув императорским перстнем. Он снял с себя плащ и парик и протянул краешек тоги для поцелуя. Все, кто был в кабаке, попадали на пол и с благоговейными улыбками поклонились цезарю.
— Отныне ты — придворный поэт, Публий! — сказал Калигула. — Завтра же можешь перебираться на Палатин. Я так хочу и не потерплю отказа!
Сервий не мог вымолвить ни слова. Такого у него не было и в мыслях. Расточительные предки промотали все состояние на увеселительных пирушках и теперь оставались только жалкие гроши на существование. Не смея даже помыслить о Палатинском дворце, случай внезапно возвеличил Сервия до его высот. И кто бы мог подумать, что в эту гнилую забегаловку зайдет сам цезарь! Несомненно, парки, плетущие человеческую судьбу, подшутили над ним!
Палатин… Слава, богатство, почести… Придворный поэт — он, уличный рифмоплет! Он будет слагать дифирамбы Калигуле. О боги! Вы, всемогущие, только вы могли сотворить такое чудо!