На поддержание
тепла пустили мебель. Попало даже ступе Яги. Хотя Яга и отбивалась, мол, это её
частная собственность, не помогло. Шапочка ответствовала ей хлёстко:

–Частная у нас теперь только седина!

–Ой, миленькие! – Яга тогда сменила тактику, – а
я-то как буду?

–Ничего, на месте посидишь…– Шапочка была
беспощадна.

            Пока
происходило всё это, пока шла борьба с лютым холодом, который никогда не знали
герои сказок, Змей всё тревожнее и внимательнее прислушивался к голосам,
доносившимся из мира людей и всё осторожнее запоминал касания рук.

            Ему
казалось, что руки стали старческими. Они стали ещё безучастнее, как-то
сморщились, и уже не дрожали. Иногда эта старческая рука, в которой Змей с
трудом узнал руку весёлого мальчишки, который когда подрисовал усы Белоснежке,
просто ложилась на страницу и лежала. Как обессиленная.

            А однажды
Змей почувствовал слёзы. Какие-то жалкие и особенно горькие. В сочетании с
морозом и этой жалкой постаревшей и ослабевшей за какие-то несколько месяцев
рукой, это было ещё страшнее.

            Потом
же его страницу не закрыли. И Змей, обмирая от ужаса, выслушивал, не обращая
внимания на холод, всё новые и непонятные слова о каких-то снова сниженных нормах,
и граммах, и какой-то чёрной кочерыжке и ремнях…