На глазах, наконец, выступили слёзы, которые я сдерживала уже несколько минут. Я вытерла их рукавом своего нового дорогого платья и продолжила писать:

«- Отдай игрушку, — потребовала Алексеева.

Я не шелохнулась.

— Отдай игрушку, немедленно.

— Не отдам.

— Да как ты смеешь мне перечить?!

— А как вы смеете отбирать у меня мою вещь?

— Что?! – Алексеева задыхалась от негодования.

Она попыталась силой вырвать у меня Мишутку, но я, натренированная постоянной борьбой с Гришиной бандой, оказалась сильнее.

— Да чем тебе так дорого это старьё? – спросила Алексеева, в которой любопытство победило злость.

— Это память, — ответила я, — но вряд ли вам известно истинное значение этого слова».

В кабинет забежал красный как свёкла Борис Сергеевич.

— Что ты делаешь в моём кабинете, девчонка?! – заорал он.

— Делаю записи в дневнике, — ответила я, не прерывая письмо.

— В каком ещё дневнике?

Алексеев покраснел ещё сильнее и слился с бардовыми обоями.

— В моём личном дневнике.

— Значит, у тебя есть личный дневник?

— Есть.

— И что же ты в нём пишешь?

— Это вас не касается.

— Ты что, совсем страх потеряла?!

— Да.

Да, я совсем потеряла страх! Мне было уже абсолютно не важно, что сделают со мной Алексеевы. Они уже сделали всё самое страшное, что могли. Они наплевали на мою память. Из этого дома надо было бежать.

Борис Сергеевич схватил меня за локоть и потащил, видимо, к сараю. Уже почти у выхода я увидела Дениса, выходящего из зала. Обычно мы старались не попадаться на нарушениях одновременно, ведь пока один сидел в сарае, второй мог приносить ему еду. Но сегодня был совсем другой день. Сегодня мне необходимо было поговорить с Денисом. Я поймала его взгляд, и Денис меня понял. Он нарочно выбежал из зала прямо под ноги Алексееву. Разозлённый Борис Сергеевич рявкнул Денису что-то невразумительное и тоже потащил его в сарай.