Георгика стала её учителем по части извращенности женской души. Такого лицемерия и изворотливости Вера не ожидала увидеть в теле такой маленькой девочки. Маленькой милой девочки, с роскошными густыми каштаново-золотистыми волосами вокруг миниатюрного кукольного личика. Она рано потеряла маму, и отец не желая оставлять единственную дочь на попечение многочисленных нянек, забрал к себе на работу – во Дворец.
Девочка шалила, много шалила. Когда Вера провернула одну из игр с кражей булки с кухни Георгики, по совместному сговору, то её жестко отстегали розгами по местам, которые будут незаметны под платьем, чтобы не пугать юную княжну. Как позже оказалось, что она сама прибежала к няням и рассказала об этом, с тем же невинным взглядом, которым смотрела на всех взрослых. На вопрос «почему?» она ответила, что это полезный урок для деревенщины и можно было бы и поблагодарить.
Георгики же всё сходило с рук, её только закрывали в комнате на пару дней за наиболее тяжкие провинности (вылить краску в стиранное белье, украсть что-то у княжичей, специально в истерике разбить что-то во дворце). Все знали кто её отец. Тот, кто занимается «грязной работой» государства. Никто не хотел исчезнуть без следа, за то, что тронул его единственную и горячо любимую дочку.
Вера долго её ненавидела, неистово, каждую ночь представляла, как душит её подушкой, если бы спали в одной комнате. Однако, вскоре стала замечать странности в поведении Георгики. Её не запирали во время наказаний и не ставили стражу из нянь, она могла спокойно входить и выходить, но почему-то этого не делала. Она стала очень рассеянной и невнимательной и часто падала, пока была одна. На её руках иногда виднелись синяки и ссадины, когда случайно задирался рукав. Айо можно было обдурить, но Веру, которая провела двенадцать лет своей жизни в деревне — нет. Такие раны случайно не получают, такие раны наносят целенаправленно и со всей душой. Вера знала такие семьи, видела вечно смеющиеся глаза таких детей, говорящих, что всё нормально, и совсем не ожидала увидеть подобное в столице. И тогда ей стало её жалко, но иногда милосердие упрямо отказывало, когда та начинала говорить.
