Она скоро ушла, а я и не стал провожать. Я остался один, изолированный от всех, с глубокой душевной болью. Мне некуда было бежать, некому было рассказать о чудесной Верочке, внезапно появившейся в моей жизни и так же внезапно исчезнувшей. Утренний свет залил вагон, и самые теплые его лучи лежали на кроватке, уже, впрочем, не Вериной.
И все, что от неё осталось, — этот пейзаж, по-простому талантливый, — тяжело, глубоковздохнув, сказал дядя Миша. А я и не мог ему ответить — так он ранил меня рассказом.
Я быстро собрался и ушёл, а дядя Миша остался сидеть в кабинете, уставившись в одну точку. Точнее, он перемещал взгляд и даже проводил меня им, но перед глазами оставалась точка, которая, может, хоть как-то отвлекала его от боли. Когда я шёл к двери, коридор и вся квартира показались ещё более гнетущими. О подъезде и говорить нечего. Я лишь заметил надпись красного цвета в тёмно-зеленом углу: «Это всё-таки психбольница».
