***

  «7 апреля, 2000 года», — напишет Алена в своем дневнике, — «В дверь позвонили. Я мыла посуду на кухне и смотрела сериал «Земля любви, земля надежды». Пройдя в прихожую и открыв дверь, я обомлела: на пороге стоял Костя. Его лицо было бледным и взволнованным

— Что случилось? – я как зачарованная смотрела на своего бывшего жениха. Я не могла понять, что он тут делал; зачем приехал из города сюда, в Тихое. Да еще на ночь глядя.

— Мне нужно с тобой поговорить, — пробубнил Костя.

— Сколько повторять одно и то же! Нам больше не о чем говорить. Уходи, прошу тебя и больше не появляйся в моей жизни. – Я хотела было закрыть дверь, но Костя насильно ворвался в дом. Я испугалась.

— Уходи. Сейчас придет мама. Она не должна тебя видеть. Она пьет таблетки от сердца, ей нельзя нервничать.

— Тогда давай уйдем в твою комнату. Я не покину дом, пока мы не поговорим.

Я отвела глаза в сторону, откинула волосы. Затем вновь взглянула на Костю. У того по-прежнему было выжидающее выражение лица.

— Хорошо. – Я повернулась и направилась к лестнице. Костя последовал за мной.

Мы поднялись наверх, вошли в мою комнату. Я повернулась к Косте. Повисла напряженная пауза, но я ее нарушила:

— Слушаю тебя.

— Ты знаешь секрет безумия?

— Что?

— Безумие – это то, что меняет тебя, перестраивает изнутри, усыпляет твою бдительность, возвращает тебя к первобытному состоянию. Но истинное исступленное безумие – это такая штука, от которой невозможно отделаться. Вопрос состоит в следующем: каков фундамент этого самого безумия? Какова подоплека? Что послужило причиной твоего личного перестраивания? Если причина в пустом, скучном нервотрепстве, вызванном рутинными проблемами, тогда в этом нет ничего экстраординарного. Но если причиной безумия становится любовь, это – страшно. Страшно, потому что такая причина превращает тебя в машину, которая забывает, что такое страх. В машину, механизм которой перезагружается и работает сам собой, без отдыха. Эта машина подконтрольна лишь тому самому чувству, что привело к ее созданию. Кроме того, все это случается лишь со слабыми… Признаться по правде, я никогда не был сильным, и ты имела возможность в этом убедиться. Ты невиновата в том, что со мной происходит, детка. Виновато чувство, которое я испытываю к тебе и которое не могу убить. Чувство, объединившее нас с тобой. Когда кто-то говорит кому-то, что готов ради него (нее) на все, — это первый шаг к безумию. Мы не осознаем того, что стоим на пути к безумию.

— Зачем ты все это рассказываешь? – я села на кровать.

Костя медленно достал сзади из-за пояса огромный нож, покрутил его на свету и приложил к своей правой щеке.

— Я сегодня убил двух человек, — молвил он. – Ты ведь не хочешь стать жертвой номер три, верно, девочка моя?

В его черных глазах было ледяное спокойствие… Ненормальное, жестокое спокойствие. Человек с такими глазами не обязан спрашивать ни у кого разрешения по поводу чего бы то ни было. Он лишь предупреждает, что ему что-то нужно и все.

У меня из глаз медленно покатились слезы.

— Костя, ты болен. Тебе нужна помощь.

— Ты права, солнышко, — ответил он. – Но моя болезнь неизлечима. Ты  должна знать, что я не отдам тебя никому.

— Мы не давали друг другу клятву верности у алтаря.

— Мы встретили друг друга, влюбились, не могли друг без друга. Этого вполне достаточно…

Я смотрела то на Костю, то на нож в его руке:

— Я прошу тебя… я умоляю – уходи. Оставь меня в покое.

— Ты забыла меня? Нет, ты не забудешь меня. Наша любовь бессмертна.

Он медленно опустился на постель рядом со мной, убрав нож за пояс. Я все также смотрела на него измученными глазами. Он прикоснулся к моей щеке, затем положил руку мне на бедро.

— Помнишь, — произнес он, — как ты жаждала грубой любви? Может, повторим? Прямо сейчас, а?

Я закрыла глаза, чувствуя, как его рука медленно скользит по моему обнаженному животу вниз, под шорты. Затем я мрачно взглянула на Егорова. В моих глазах мелькнуло презрение.

— Это ведь тебе нравилось, солнышко? – улыбнулся Костя. – Почему же теперь я не чувствую в тебе привязанности ко мне?

Он опрокинул меня на спину, расстегнул мне шорты и стал стягивать их.

— Нет, Костя! Не надо. Прекрати!

Я отбивалась, отталкивала его, но он был сильнее. Он разорвал на мне сорочку и стал целовать мою грудь.

— Нет! Отпусти меня.

Но он продолжал. В этот момент перед моими глазами мелькнула торчащая у Кости из-за пояса рукоять ножа. Я схватилась за нее, резко рванула на себя. Когда нож оказался у меня, я размахнулась и ударила им Костю в шею. Костя выпрямился. Его глаза уставились вверх, рот открылся. Он схватился за шею, начав хрипеть и задыхаться. С закатившимися глазами, вздрогнув, он неуклюже повалился на постель. Минуту спустя, я истерично рыдала, лежа на постели и закрыв ладонями залитое чужой кровью лицо. Рядом лежало подергивающееся в конвульсиях тело с кухонным ножом в шее, из которой рекой хлестала кровь…».