Заложник дара Глава седьмая

Симферополь, 16 октября 1957 года

– Тук, тук, тук! Можно? – дверь деканата тихонько отворилась и в проёме показалась взъерошенная голова.

Катерина Львовна бегло взглянула на племянника поверх своих очков и жестом пригласила в кабинет. Она нервно листала объёмистую папку с документами, только и успевая слюнявить подушечку длинного указательного пальца. Женщина выглядела растрёпанной, уставшей и одновременно сердитой. Герман тихонько прикрыл за собой дверь и на цыпочках, подойдя к столу, медленно опустился на стул. Его скрип показался звонким в царившей вокруг тишине. А шелест и стон высоких и могучих тополей за окном и вовсе казался оглушительным. Но для Катерины Львовны время будто замерло, а звуки и вовсе перестали существовать. С минуту юноша отстранённо наблюдал за тем, как Катерина судорожно листала страницы, шепча что-то одними лишь губами, густо обведёнными кофейным карандашом.
Наконец она остановилась и с силой зажмурилась, сняв очки и потерев переносицу до красноты.

– Ни свет ни заря поднялась, чтобы разгрести этот проклятый архив! Декану понадобился квартальный отчёт за прошлое полугодие, а куда я его сунула – ума не приложу! Тогда ещё дамочка молодая работала у нас машинисткой, вечно всё не туда совала, я за ней постоянно всё перекладывала и перешивала…Если к началу рабочего дня не найду, то головушка моя с плеч… А ты чего явился, Гер?

– Как? Я по первому твоему зову! Ты же вчера звонила на вахту в общежитие?

– Тьфу ты, совсем из головы вылетело! – встрепенулась она, хлопнув ладонями по столу. – Вот видишь: старость не в радость! Скоро уже личный помощник понадобится… Можешь прыгать от счастья, нашёлся твой… «садовник».

– Как ты его нашла?! – воскликнул Герман, чуть приподнявшись со стула.

– Производственная тайна, – отрезала Катерина, склонившись над другой папкой.

– Прошу, поделись! А вдруг не он? Ты уверена, что это нужный человек? – не унимался Гера, подавшись вперёд ещё сильнее.

– Тайнами не делятся, тайны разгадывают, – загадочным голосом констатировала женщина, не поднимая глаз. – Случайно наткнулась на дипломную работу одного из выпускников. И знаешь, что? Как оказалось, у каждого из них было своё деревце, которое они должны были посадить и выращивать, попутно делая заметки в свой ботанический дневник. Ну и на основе которого и писалась, собственно, выпускная работа…

– Не томи, кто же он?

– Да погоди же ты! – нахмурившись, махнула она рукой. – Сначала выслушай. Я внимательно прошлась по всем работам мальчишек того года и не наткнулась среди них ни на одно упоминание черёмухи! И вот что сааамое любопытное… Я решила взглянуть на работы милых барышень! И ты не поверишь, у одной из них в теме выпускной работы была указана… черёмушка.

– Что? У девушки? – Герман не верил своим ушам. – Ты… точно уверена? Не перепутала ли чего?

– Я собственными глазами видела, что у неё в дипломной работе черным по белому было написано: «Ботаническое описание черёмухи обыкновенной. Условия выращивания, уход и система распространения плодов по Крымской области».

– Не может быть, – выдавил из себя Герман. Он чувствовал себя так, будто всё время его искусно водили за нос. – А как же… слова охранника? Он же говорил про… паренька.

– Какого ещё охранника? – поинтересовалась Катерина. – Ты про Никитича, что ли? Герааа, я тебя умоляю, он имя собственной дочери порой не упомнит! И пьёт он как не в себя. Прости Господи. Откуда он может знать?! Тем более, я помню тот год, когда ребята эти выпускались. У Никитича тогда жена преставилась, он пил месяц, не просыхая…
          Слова тётушки уже доносились до Германа не так отчётливо, как раньше. Он сидел, склонив голову почти на грудь, размышляя о том, что он мог упустить. Радость от того, что он смог выйти на след «хозяина», смешалась с болезненным разочарованием, словно его, как маленького ребёнка, обманули, пообещав шоколадную конфетку, и всучив горькую пилюлю.
            – Поплавский! Ты меня вообще слышишь? – воскликнула Катерина, звонко щёлкая пальцами над столом. – Я не пойму, ты не оценил моё усердие?
            – Я благодарен тебе, безусловно… – растерянно отозвался юноша, запуская ладонь в шевелюру. – Просто… Я не ожидал такого …неоднозначного результата.
           – А чего ты, собственно, ждал? – дёрнув острыми плечами, молвила тётушка. – И вообще, какая тебе разница, парень это или девушка? Тебе нужен был тот, кто посадил черёмуху, ты её и нашёл…
            – Ещё нет, – отрезал Герман. – Я даже не знаю, как её зовут.
            – А вот это, мальчик мой, тебе ещё предстоит узнать. Но для начала помоги мне отыскать этот проклятый отчёт! Из-за тебя я, между прочим, потратила уйму времени, вместо того чтобы заняться делом!
            Герман вздохнул и молча поднялся со стула, одёрнув свой растянутый коричневый свитер. Тётушка тут же вручила ему увесистую папку и приказала внимательно изучить её содержимое, дабы обнаружить там заветный документ. Сама же она отправилась в кабинет Чехова в надежде отыскать там следы потерянного отчёта. Не прошло и минуты, как Герман услышал писклявый голосок, доносящийся из приоткрытой двери с позолоченной табличкой наверху. Он поднял голову и прислушался:
         «Эй, ты! Ты что, про меня совсем забыла? Женщина, ты знаешь, что не поливала меня целую вечность? Я просто поражаюсь твоей никчёмности… Ходишь и трясёшь тут своими пыльными бумажками! Я задыхаюсь, а тебе хоть бы хны! А знаешь, бестолковая ты женщина, что книжная пыль ядовита? Нууу, ты у меня ещё попляшешь… Я расскажу своему хозяину, как ты бездельничала сутками напролёт, трещала без умолку с другими бабами с кафедры и таскала чай из серванта, уж точно предназначенный не для твоей персоны!»

Герман с первых секунд узнал гнусавый голос папоротника, стоящего на подоконнике в кабинете. Даже будучи ослабленным и тихим, папоротник излучал дребезжащее негодование и злобу, буквально осязаемые в воздухе. Герман не знал, пожалеть ли ему бедное растение или же позлорадствовать, что тому не уделяют должного внимания. Но тут юношу осенило. Гера отложил раскрытую папку на соседний стул и подкрался к двери, чтобы попасть в поле зрения возмущённого цветка.
«Боже правый, а ты что здесь забыл? Скройся с глаз моих долой, простачок…» – не заставил себя ждать раззадорившийся папоротник. Герман сунул руки в карманы брюк и, наклонив голову, посмотрел на тётушку, стоящую к нему спиной.

«Что ты задумал, дурачина? Ух, будь моя воля, я бы вас обоих взял бы за шкирку и выкинул отсюда! Ненавижу, когда по кабинету хозяина кто-то рыскает, как собака… Кхе-кхе-кхе…»

– Катерина Львовна! – громко обратился Герман к тётушке. – В той папке не может быть квартального отчёта!
– С чего ты взял? Ты её всю проверил?

Герман утвердительно кивнул.
– Ты уверен? Так, подожди, тогда дам тебе другую, я её хоть и пролистала с утра, но лучше свежим глазком ещё разок просмотреть… – сказала Катерина, пройдя мимо племянника.

Улучив момент, Гера юркнул в кабинет и, подойдя к папоротнику, быстро произнёс:
            – Говори, где отчёт, и будешь тут же полит и ухожен, иначе – туго тебе придётся.
          «Кто ты такой, щенок, чтобы мне угрожать?!» – казалось, что от накатившего возмущения у папоротника затряслись высокие пушистые листья.
            – Я? Я единственный, кто тебя слышит. И тот, кто может тебя спасти,   –   невозмутимо ответил Герман.
«Да я… я всё расскажу хозяину, и он тебя…»
            – Твой хозяин приедет ещё нескоро, ябеда. Ему придётся задержаться в командировке ещё на неделю, а тебя, я смотрю, не опрыскивали уже очень долго. Твои листья еле держатся под собственной тяжестью, а земля в горшке потрескалась из-за засухи. Ты держишься из последних сил, дружок, и не в твоих интересах со мной спорить…
            «Брешешь! – выпалил папоротник, и Герман услышал, как от растения исходят звуки, похожие на кашель. – Погоди, я до тебя ещё доберусь, хамоватый крысёныш…»
           – Ну, как знаешь. Моё дело – предложить, а твоё – отказаться. Но с природой не поспоришь, ты – тропический житель, и в таких условиях тебе точно долго не протянуть…
          – Поплавский, чего ты там застрял, подойди ко мне! – послышался настойчивый возглас Катерины Львовны из приёмной комнаты. Герман последний раз окинул взором замолкший куст и медленно удалился из кабинета. Юноша надеялся, что папоротник примет его условия и, во благо себе, согласится помочь в поисках документа, так как время предательски поджимало. Он сидел, пролистывая папку, и думал: «Всё равно придётся полить этого надменного идиота. Иначе он правда долго так не протянет. Или проучить его? Нет, это будет стоит ему жизни. Всё-таки я единственный, кто слышит его просьбы…»
         «Твоя взяла, простачок», – неожиданно послышалось из кабинета. Герман улыбнулся и перевёл взгляд на тётушку, которая, казалось, уже совсем отчаялась:
            – Нет, уж лучше меня вызовут на ковёр, и я получу по шапке, чем я буду так нервничать из-за какой-то бумажки…
           – Где у тебя опрыскиватель для цветов? – перебил её Герман.
           – Что? – казалось, тётушка опешила от неожиданного вопроса племянника. – Какой опрыскиватель? Какие цветы?! Ты вообще понимаешь, что я потеряла важный, а главное, нужный документ, за который меня могут турнуть с этого места?!
             «От дура! Её же и так уволят. За то, что она со мной сотворила!»        – из последних сил завопил папоротник.
          Герман тихо, но настойчиво повторил свой вопрос и добавил:
           – Мы найдём отчёт, я тебя обещаю. Только ответь мне.
          Катерина рывком сняла очки и вперила возмущённый взор в племянника. Её тёмные, горящие от негодования глаза быстро скользили по его уверенному и спокойному лицу. Гера молча и выжидающе смотрел на женщину, а губы его замерли в полуулыбке.
           – Кажется… я оставила его в соседнем кабинете, у Маргариты Михайловны.
           – Отлично! Не сбегаешь за ним? Одна нога там, другая здесь?
           – Ты сдурел? Нет, ты… ты надо мной сейчас откровенно издеваешься! А я тебе, между прочим, ещё и помогала!
           – Если ты сейчас выйдешь и зайдёшь обратно в кабинет и у меня на руках не будет нужного отчёта – можешь мне не давать данные той девушки.

              После слов племянника Катерина замолкла и с недоверием взглянула в его ореховые глаза, в которых заблестели доселе незнакомые ей огоньки. Тогда Катерина поймала себя на мысли, словно она заглянула в собственные глаза: таким проницательным, уверенным и настойчивым был взгляд племянника. Раньше ей часто говорили, как они похожи с племянником, но женщина долгое время не находила ничего общего между своей смуглой кожей, заострёнными чертами и бледным вытянувшимся мальчишеским ликом. В тот момент она, наконец, рассмотрела: у них с Герой был одинаковый разрез и цвет глаз, один и тот же испытывающий взгляд, а выражение их лиц было идентичным, если они не хотели отступать.
           – Вот ведь умеешь настоять на своём! – бросила она через секунду, поднимаясь из-за стола. – Ну гляди мне, Поплавский, если я сейчас выйду, затем вернусь и не увижу обещанного, так и знай, что ничего не получишь! И имей в виду, личные дела ребят я спрятала под замок! Поэтому даже не надейся заполучить её имя с адресом обманным путём…
            «Боже, дай мне сил… Эта баба просто невыносима», – скулящим тоном отозвался папоротник из соседнего кабинета.
           К тому времени, когда Катерина Львовна вернулась в кабинет, Герман стоял у самой двери, торжественно держа в руках стопку листков. На его лице блуждала победная улыбка. Сердце женщины забилось, и в порыве волнения, она лишь сумела вымолвить:

            – Это что, тот самый…
              – Предлагаю справедливый обмен: ты мне – опрыскиватель, я тебе    квартальный отчёт!
           – Но как… как ты его нашёл? Так быстро… – женщина не верила своим глазам, вырывая из рук племянника исписанные листы.
           – Он лежал в документах, которые ты относила Чехову на подпись в прошлом году. Видишь ли, я догадался методом исключения и, вуаля, это сработало! Но это не твоя вина, ты была права: это оплошность той молоденькой машинистки, которая работала у вас прошлой весной.
            – А, позволь спросить, зачем тебе понадобился опрыскиватель для цветов?! – воскликнула женщина

     – Производственная тайна.
               – Так, мне сейчас не до шуток…
              – Когда мы были в кабинете профессора, я обратил внимание на любимчика Чехова – папоротник. Я заметил, что его листья поникли, и ему явно не хватает влаги в этом душном и пыльном кабинете. Ты же когда последний раз его поливала? Ну вот, ты ведь сама знаешь, как Чехов радеет о своих растениях. Не думаю, что он погладил бы тебя по голове за то, что ты угробила его зелёную драгоценность. Тем более, он бы догадался, что ты особо не следила за кабинетом в его отсутствие, ведь слой пыли на его столе явно покоится там не одну неделю.
            «Хватит там языком молоть, умник! Я задыхаюсь! Я выполнил своё обещание! Будь добр, теперь ступай ко мне и сделай то, что должен! Немедленно…» – в приказном тоне послышалось из кабинета.
           – Просто немыслимо… – растерянно молвила тётушка. – Ты ещё меня вздумал учить, как поливать цветы! Но за отчёт – благодарю. Ты заслужил награду.
              – Тётенька, я не учу тебя, а лишь напоминаю о прихотливости тропического растения в стеснённых комнатных условиях! Ах да, и где я могу налить чистой и тёплой воды?

***

Герман держал в руках тетрадный листок с заветным именем, боясь выпускать его из рук. Словно в следующую секунду он должен был выскользнуть и вылететь в приоткрытое окошко под порывом озорного осеннего ветра. Имя, аккуратно выведенное на листке, должно было открыть ему важную тайну, к которой он шёл так мучительно долго. Но пока самой большой загадкой было другое: кто же эта незнакомка? «Котова Ирина Леонтьевна, г. Симферополь, улица Академика Стевена, дом 42». Пока юноша знал только то, что она училась в педагогическом институте на отделении сельскохозяйственных наук и окончила его с отличием шесть лет назад.
Гера долго всматривался в ровные строчки с именем и адресом, словно пытаясь нарисовать перед глазами образ незнакомки, чтобы «увидеть» её заранее. Чтобы прочувствовать её нутро. Гера намеревался пойти по адресу на следующий же день.

– Какую мне рубашку выбрать? Цветную или бледную? Слушай, а пиджак? Пиджак-то одевать? – неустанно тараторил Лёня, крутясь у зеркала как павлин.
– Лёнь, надевать, а не одевать! Да и зачем тебе пиджак? Ты же сроду их не надевал… – устало отвечал ему Гера, пряча бумажку в карман. – И вообще, ты на прогулку с девушкой идёшь или на собрание первокурсников?
– Не умничай! И причём тут какое-то собрание? – хмурился Лёня. – Это на собрания я сроду не хожу. Я, между прочим, человек занятой… А вот пиджаки я люблю и уважаю, но выгляжу в них шибко строго как-то…

– Этого ты не бойся… Для Любаши ты не будешь выглядеть строго, – с оттенком иронии в голосе произнёс Гера, после чего словил на себе непонимающий взгляд соседа.
– Я не понял, это ещё почему?
– Да потому что она знает, какой ты добряк и весельчак на самом деле! – громко произнёс Гера, поднявшись с кровати. – И никаким строгим пиджаком твою простую бесхитростную натуру не скроешь! А вот рубашку лучше поспокойней надень, чтобы не выделяться, как…

– Деревенский селезень, – буркнул Лёня.

– Весьма смелое сравнение, но тоже пойдёт.
Их губы одновременно дрогнули и растянулись в улыбке, после чего маленькая тесная комната наполнилась громким ребяческим смехом.
Герман поймал себя на мысли, что волнуется не меньше Лёни, так как встреча с Любашей могла многое прояснить. Как и для него, так и для Леонида. Он украдкой наблюдал за возбуждённым соседом, думая про себя: «Никогда не видел его таким… взволнованным. Ей богу, как школьник! Будто не на прогулку собирается, а на свидание… Может быть, ему стоит напомнить? Хотя нет. Стыдно отбирать у ребёнка леденец».

Ребята договорились встретиться в научной библиотеке в главном корпусе института. Любаше надо было подготовить материал к докладу по философии, после чего она была свободна ровно на полтора часа. В тот вечер дома её ждала матушка, которой девушка обещала помочь с праздничным столом перед юбилеем деда. Леонид уже спешил к назначенному времени к высоким деревянным дверям книжного храма, приглаживая на ходу свои выгоревшие на солнце вихры. Строгий пиджак так и остался висеть на спинке стула в комнате общежития, а сдержанная ситцевая рубашка в мелкую клеточку обтягивала его широкие плечи и выпуклую грудь, добавляя серым глазам голубого благородного оттенка. На его плечах покоились рукава тёплого свитера, который еле прикрывал его богатырскую спину. Этот куцый свитерок был ему мал, отчего со стороны фигура казалась ещё более могучей. Издалека он больше походил на старшекурсника, спешащего на свидание к даме сердца, но никак не на первокурсника, идущего в библиотеку.

Остановившись в узком дверном проёме, Лёня внимательно обвёл взглядом наполненный студенческим шёпотом зал с ровным рядом деревянных парт. Он без труда отыскал Любу. Девушку нетрудно было узнать по русым вздёрнутым косичкам и яркому шарфику на длинной шее. Она стояла у распахнутого окна, в лучах послеполуденного солнца, которое освещало её широкоскулое веснушчатое лицо. Люба жмурилась и смеялась, чуть наклонив голову набок.
Её девичья улыбка, казалось, светила ярче солнца, озаряя понурые лица и тенистые уголки библиотечного зала.
Но беспечная полуулыбка быстро сошла с уст Лёни. Люба была не одна.
Он так и застыл в дверях библиотеки, не решаясь войти, пронзая внимательным взглядом стоящего к нему спиной темноволосого незнакомца. Худощавый высокий парень, прислонившись к голубой стене и спрятав обе ладони в карманы, внимательно слушал щебечущую Любашу, и лишь изредка кивал. И только по пляске сутулых мужских плеч можно было догадаться, что он тоже смеётся.
– Молодой человек, не загораживайте проход, – обратилась к Леониду низенькая женщина в очках, придерживая подбородком стопку книг в обеих руках. – Я сейчас уроню новую партию дорогих учебников, знаете ли!

– Ой, извините… Давайте, я помогу? – не растерялся Лёня, подхватывая туго связанные тоненькой бечёвкой увесистые книги. Он последний раз обернулся на Любу, которая по-прежнему не замечала его. В нём боролись противоречивые желания: от желания бесцеремонно вмешаться в их разговор до порывов бегства с несостоявшегося «свидания». Он с раздражением осознавал, что этот чернявый паренёк отбирает у него драгоценное время. Но отбросив излишние сомнения, Лёня решил выбрать другую тактику.
          – Это последняя партия? – поинтересовался он у женщины.
          – Нет-нет, там ещё лежат на лавочке в коридоре! У окна. Будьте так добры…
           «Чего это я, в самом деле? – с досадой думал про себя Лёня, таская книги к библиотеке. – Она же просто прогуляться меня позвала, а я… Вдруг это её однокурсник? Хотя чего это она так с ним воркует тогда? Небось и забыла про меня давно».
         Тяжёлой уверенной походкой он направлялся с последней стопкой к двери, не заметив, как ему навстречу вышла пара ребят. Столкнувшись в проёме с хмурым парнем, девушка невольно вскрикнула, а Лёня чуть не выронил книги.
         – Прошу прощения! Ой… Лёня? – Люба растерянно хлопала глазами, переводя взгляд с Леонида на книги в его руках и обратно. – А ты… давно здесь?
          – Я? – переспросил Лёня, метнув взгляд на рядом стоящего незнакомца. – Да я только зашёл! Меня вот по пути попросили помочь новые учебники донести. А ты давно меня ждёшь?
           Люба успела мотнуть головой, как в разговор вмешался незнакомец:
           – Пожалуй, я пойду. Спасибо, что согласилась помочь мне со статьёй.
           – Да пока не за что! Тогда увидимся на лекциях, Лошагин. Только не опаздывай, Доцент Сукачев ой как не любит опоздунов…
           Василий быстрым кивком попрощался с Любашей и направился к двери, у которой стоял застывший как статуя Леонид. В тот момент Лёне хотелось уронить тяжёлый и острый «гранит науки» прямо на проходящего мимо Василия, который потупив взор, неуклюже пытался протиснуться в узкий дверной проём.
            – Это твой однокурсник, да? – положив книги у библиотечного стола, поинтересовался Лёня, тут же мысленно отругав себя за свой наглый тон. Он словил себя на мысли о том, что и сам не понимает, что же могло так его разозлить.
            – Да, это Васька Лошагин. Тот ещё гуляка и балагур. Решил взяться за ум в середине первого полугодия, кто бы мог подумать.
            – А ты тут причём? – буркнул Лёня. – Пускай сам и хватается за свой ум… Сам ведь виноват, что отстаёт!
            Медленным шагом они двинулись по коридору.
            – Лёнь, я же староста группы, не забывай об этом! Я несу ответственность за успеваемость ребят и атмосферу в студенческом коллективе. Тем более он сам меня попросил его подтянуть перед предстоящей сессией… – и тут непринуждённая улыбка сошла с уст Любы и та, прищурившись, спросила: – Постой, а скажи, пожалуйста, почему я должна перед тобой оправдываться?
               Лёня почувствовал кожей, что Люба явно начала догадываться о причинах столь странного его поведения. От былой уверенности и напора не осталось и следа. Парень нервно поджал губы, клацнув зубами, и запустил ладонь в волосы, дабы скрыть нарастающее волнение. Всё это время внимательные серые глаза напротив следили за каждым его движением, сводя его с ума и вгоняя в краску.
             – Я… да я просто интересуюсь! – наконец, запинаясь, выдал Лёня. –Я ж не видел его ни разу, вот и спросил. Любопытства ради! Да и вообще, вдруг он к тебе… приставал?! Или полез к тебе совсем с другой просьбой… – но тут перед глазами Леонида предстало довольное личико девушки, светившееся от счастья в момент разговора с одногруппником.

Лёня затих, порывисто вздохнул и, тряхнув головой, тихо произнёс:

– Прости, я выгляжу как болван! И несу такую… ерунду. Это твоё дело: с кем тебе беседовать и с кем встречаться…
          – Лёнька, ты такой смешной, я не могу! – пролепетала Люба и её заливистый смех окончательно сбил с толку без того растерянного парня. С минуту он наблюдал за тем, как Любаша, зажмурившись и хлопая в ладоши, смеялась. Его тяжёлый хмурый взгляд, казалось, должен был припечатать любого к стенке, не оставив и шанса даже на мимолётную улыбку. Но только не Любу. Эта девушка обладала неким «противоядием» против харизмы, чувства юмора и строгости Леонида.
           – Ты хохочешь так, словно я тебе анекдот или байку какую стравил… – обиженным тоном начал Лёня, скрестив руки на груди.
            – Ой! – Люба осеклась и замерла. – Извини, не сдержалась… Просто ты сказал это таким забавным мальчишеским тоном, отчего я почувствовала себя старшеклассницей, которая обещала мальчишке из соседнего двора свой ранец дать потаскать и отказала! У тебя же на лице всё написано, Лёнь.
            – Правда? И что же ты прочла по моему лицу?
            – То, что ты очень искренний и врать совсем не умеешь! Ну признайся, что ты увидел нас с Лошагиным в библиотеке и подумал, что я про тебя забыла?
            – Интересное кино, – насупившись, перебил девушку Лёня. – Как же я мог вас увидеть, если я в это время коридоре книжки таскал, а? Да и вообще, обидное, между прочим, сравнение: ты обозвала меня школьником, который выпрашивает твой ранец…
              – Да я не думала тебя обижать! – отозвалась Люба, сделав шаг навстречу парню. – Извини, не так выразилась! Неуместное сравнение, да, ты прав! Я в последнее время сначала говорю, а только потом думаю… Стыдно, правда. Ну, не обижайся ты на меня…

             – Да не обижаюсь я. Просто, решил уточнить: на самом ли деле ты так думаешь про меня или нет.
            Люба помотала головой, отчего её косички взметнулись в разные стороны. Её взгляд смягчился, а губы растянулись в виноватой улыбке.
            – Мир? – спросила она, выставив правую ладонь с оттопыренным мизинцем вперёд.
             – Я смотрю, ты сама та ещё малявка. Я этими детскими мирилками перестал заниматься ещё до первого класса.

– Теперь я могу обидеться на твои слова! – промолвила Люба, убирая ладонь. Но Лёня успел поймать её руку и потянуть её на себя, отчего девушка оторопела. Какое-то время они стояли в коридоре института с переплетёнными пальцами, выжидающе смотря друг на друга как два бойца.
– Ну, ты будешь говорить волшебные слова? – наконец отозвался Лёня.

– Нет. Я… почти их все позабыла, – озадаченно произнесла Люба, глядя на сплетённые мизинцы. Палец Лёни был вдвое крупнее, чем её аккуратный, почти детский мизинчик. Казалось, ещё несколько секунд, и он выскользнет из его увесистой мужской ладони.
– Эээх, ты! Придётся мне отдуваться за нас двоих:

Мирись, мирись, мирись

И больше не дерись.

А если будешь драться,

То я буду кусаться.

А кусаться ни при чём

Буду драться кирпичом.

А кирпич ломается,

Дружба начинается!

           – Ты же сказал, что перестал мирилками заниматься ещё в детстве!
           – Я не соврал. У меня память просто хорошая.
          Любины губы расползлись в насмешливой улыбке, а Лёня разразился раскатистым хохотом, запрокинув голову. Они расцепили пальцы и дали волю смеху, который прокатился по пустому коридору, эхом ударяясь о высокие стены.
            – Молодые люди, будьте так добры, не шумите у дверей библиотеки! – строго потребовала недовольная женщина в очках, появившаяся в дверях.
            – Ой, а который час? – испуганно обратилась к Лёне Люба. – Я же совсем забыла, что мне надо быть дома к четырём!
            – Ты далеко живёшь? Давай на автобусе тогда доедем, так быстрее будет…
             – Мне так неудобно… Мы же прогуляться хотели с тобой, и погода такая за окном хорошая… – начала лепетать Люба, но Лёня молча потянул её за локоть, и они побежали по коридору, стуча ботинками и каблуками так, что двери библиотеки распахнулись ещё раз, и женщина, сняв очки, произнесла, глядя им в спины:
             – Ей богу, не первокурсники, а дети малые!

***

            – Что же было потом? Когда вы покинули институт? – спрашивал Герман, глядя на счастливую и довольную мину соседа тем же вечером.
             – Мы еле подоспели к подъехавшему автобусу. Я первый подбежал к автобусу: одна нога на ступеньке, а другая на земле! Ждал, пока она своими ножками просеменит до дверей. Ну не нести мне ж её было на руках? Хотя я б её махом донёс на двух своих рабочих… Сели мы, значит, в желтобокий, а он бииитком: бабульки с бидонами, бабы с авоськами, мужики с колёсами и чемоданами. И все, главное, жмутся, пихаются… Я, значит, солдатиком встал и за поручень взялся, гляжу: а Любка-то мелкая, на носочках пытается дотянуться до поручня и всё никак, ладошка соскальзывает, и пазик, как назло, из стороны в сторону мотает. Я ей говорю, мол, за меня держись! А она так на меня поглядела, как будто я ей что-то непристойное на людях предложил! И то ли из-за духоты, то ли из-за меня она аж покраснела вся. И тут автобус резко тормозит, и она, бедняжка, не удержалась и головой мне кааак в грудь впечаталась! Ха-ха-ха, видел бы ты её лицо: она пуще прежнего раскраснелась, а я стою, еле сдерживаюсь, чтобы не разгоготаться на весь пазик. И тут она извиняться начала, подумала, что мне больно сделала, представляешь? Я ей говорю, мол, мне в грудак и не такое прилетало, так что она – это самое лёгкое и приятное, что могло бы быть.
             – Ты правда ей так сказал? – сдерживаясь от смеха, перебил Гера.

– Ну, а что? Это же чистая правда! Я даже не почувствовал ничего, будто синичка врезалась, даже чирикнуть не успела.
Благо, место освободилось рядышком, и она тут же на него плюхнулась. Пока мы ехали, народ-то понемногу схлынул, и я хоть выдохнуть успел. Сам еду – на неё тайком поглядываю и думаю: что же за мысли у неё в голове?

             – Наверняка она размышляла: как же меня угораздило связаться с ним… – весело начал было Гера, но словил на себе негодующий взгляд Лёни, и улыбка мигом спорхнула с его лица. – Ну ладно, ладно, я в шутках не силён, как и в женских мыслях, выдохни! Рассказывай, что дальше-то было! Интересно же…
             – А я, в общем-то, сам себя на этой мысли и поймал. Я тогда прикорнул прямо на месте, да и отвлёкся от неё… Я всегда в духоту в автобусах дремлю как сыч. А когда зенки-то раскрыл, гляжу, а её и нет на месте!
             – Да ладно? – воскликнул Гера. – Люба-таки сбежала от тебя?
             – А вот не смешно, знаешь ли… Я дремал от силы пару минут, а она уже делась куда-то! И вправду, как пташка в окно выпорхнула: тихо да шустро. Я по сторонам головой верчу, а её и след простыл. Вот что бы ты подумал на моём месте?
             – Я бы подумал, что мне всё это приснилось…
             – Шутки в сторону, слушай дальше! Я подбегаю к бабульке, которая рядом с ней сидела, и спрашиваю: куда, мол, девка-то делась? На какой остановке вышла? Та и говорит, аккурат на Заводской, если сейчас выйду, то мне пару остановок до неё назад чапать. Ну я кричу на весь автобус: отец, останови!
             – Вот это кино… Не ожидал я от нашей Любы такого финта. Может быть, ей нехорошо стало? – обеспокоенно отозвался Гера.
             – Твоя мысль верна, но всё по порядку! Так вот, выбегаю я и дую назад на всех парах, а в голове такая каша, что я не знаю, за какую мысль ухватиться! А вдруг я обидел её чем-то? Или ещё чего… Чёрт знает, что у неё в голове было! И вижу я издалека её спину, сидит она на остановке, голову так склонила, будто плачет. Я аж опешил, с бега на шаг перешёл, а сам ну в полной растерянности… Подкрался к ней цыпочках, присел рядышком, заглядываю ей в лицо, а она будто… заворожённая какая-то. Глаза как у куклы, стеклянные и смотрят в одну точку.
          Герман жадно вслушивался в каждое слово Лёни, боясь упустить важное. В глубине души он словно ожидал услышать нечто пугающее. Ждал и одновременно боялся. А Леонид увлечённо продолжал:
             – Я от волнения начинаю тараторить: тебе, мол, плохо? Болит что-то? Почему вышла без меня? А она выдаёт мне какую-то несуразицу: «Меня позвали». Я спрашиваю: кто позвал? Знакомый, что ли? А сам по сторонам гляжу: нет никого… Да и рядом с ней ведь не сидел никто, когда я подошёл.

И тут Гере вспомнилась фраза, которую когда-то давно произнесла черёмуха: «Яблоко приведёт её к тому, кто заговорил плод». Неужели Люба либо встретилась с этим человеком? Неужели он где-то совсем рядом? Не в силах удержаться, юноша взволнованно спросил:

– Точно рядом с ней никого не было? Это очень важно, Лёнь…

– Когда я подошёл, она одна сидела, я же тебе говорю!

             – Ну, а на остановке кто был? Можешь вспомнить?
             – А зачем тебе? – подозрительно прищурившись, спросил Лёня.
             – Это правда важно, я тебе обязательно объясню… Но потом.

             – Что за тайны какие-то, не пойму? Обычные прохожие были: старушки, бабы да мужики, я и не упомню всех. У меня на лица память плохая.
             – Может, кто-то из института там был, не заметил?
             – Ей-богу, ты меня пугаешь больше, чем Любка. Нет, не видел. Я бы запомнил. А в чём, собственно, дело? Я чего-то не знаю?

             – Я спрашиваю, чтобы самому понять… – ответил Гера и ненадолго затих: – Пытаюсь докопаться до истины, но пока не могу…
             – Ой, да какой там истины! Она просто переутомилась, а потом её затошнило от духоты. Испугалась и решила выскочить из пазика на свежий воздух от греха подальше.
             – Это она сама тебе так сказала? – не унимался Гера.

– Ну да. Да это и очевидно было, просто я поначалу переполошился как наседка, когда её из виду потерял. Ну поставь себя на моё место!
– Хорошо, что всё обошлось. – Гера с досадой потёр разгорячённое лицо вспотевшей ладонью, не в силах скрыть своего разочарования. Он снова чувствовал себя обведённым вокруг пальца мальчишкой, который был в шаге от разгадки сокровенной тайны.

– Зато я познакомился с родителями Любаши! – вдруг Лёня засиял.
– Как? Уже? – Гера предпринял попытку сделать удивлённое лицо, вскинув брови, но быстро понял, что это выглядит весьма комично при всей его угрюмости. Этакий удивлённый Пьеро.

– Можно сказать, на одной встрече убил двух зайцев сразу! – Лёня, к счастью, не заметил метаморфоз с мимикой соседа, продолжая гордо вещать: – Я сам предложил Любе проводить её прямо до порога, да она и не сопротивлялась вовсе. Знаешь, она выглядела такой… беззащитной! А ты знал, что у неё дед фронтовик? Старшиной был, почти до вражеского Берлина дошёл! Совершал в своё время большие марши, мимо него проходили тысячи немецких пленных… Ему исполнилось ровно шестьдесят пять лет. У меня аж дух перехватило, когда я ему руку жал. Это же настоящий герой!

– А… как она тебя представила-то своим? – невпопад спросил Герман.
– Как институтского товарища. А кем надо было? – насторожился Лёня.

             Герман лишь утвердительно кивнул Леониду и, махнув рукой, продолжил слушать рассказ соседа. Подперев висок кулаком, он размышлял: «Надо срочно отыскать повод для того, чтобы поговорить с Любой об этом происшествии. Она должна хоть что-то запомнить. Или кого-то… И не стоит рассчитывать на память влюблённого Лёньки. Он теперь, кроме Любы, никого не замечает. Вот это я попал… Всё начинается заново. Но как же так?! Быть в шаге и снова оступиться».
             – Завидую тебе, Лёнька, – тихонько произнёс Герман, чем весьма озадачил парня.
             – Чего это? – казалось, тот не поверил в слова Геры.
             – Ты уже успел влюбиться на первом курсе…
             – Чего сделать?! – Лёня вскочил со стула как ошпаренный и пересел на кровать, которая с возмущением скрипнула под его напором. Гера встрепенулся, словно ото сна, успев пожалеть о своей опрометчиво брошенной фразе.
             – Лёнь, это мысли вслух, не горячись!

             – А с чего ты вообще решил, что я… втюхался в неё? Нет, погоди, а что бы ты на моём месте сделал, когда на твоих глазах девчонке стало плохо? Я уверен, что какой-нибудь зачуханный Васька с журфака просто усадил бы её на первый же автобус и ручкой бы помахал! А я так не могу… Я мужик, и я должен удостовериться в том, что девушка добралась домой. Целой и невредимой! Я ж её родным в руки передал, аки хрустальную вазу. Я просто… отзывчивый! И дело тут вовсе не в том, как я к ней отношусь!
             – Лёнь, я же тебя не упрекаю в чём-то, ты что? Я просто ляпнул, не подумав, извини уж…
             – Мне иногда кажется, что вы все вокруг знаете более моего и молчите! Словно я стеклянный! Или у меня на роже всё написано! – не унимался Леонид, с обидой хмуря смуглое лицо и почёсывая вспотевший широкий лоб.
             – Ну назови меня дураком или пристыди за то, что я чепуху несу! Только не держи на меня обиду!
             – А на дураков и не обижаются! – ответил Лёня, вскинув голову.
             – Ну и вот! Мир? – произнёс Герман и вытянул вперёд кулак с оттопыренным мизинцем.
             – Да ну вас в топку с вашими дурацкими мирилками! – разгоряченно махнул рукой Лёня и рывком встал с койки. – Пойду покурю, так хоть быстрее успокоюсь!
              Герман рассмеялся, успев подумать: «Коли обидел большого ребёнка – надо и мириться соответственно».
             – Раскурим трубку мира, значит-с?
             – С кем? С тобой, что ли? Ха, ты и папиросы-то в зубах не держал, салага… И ты хотя бы одну мирилку-то знаешь, умник? – закурив, с вызовом бросил через плечо Лёня.
             – Обижаааешь! «Чем ругаться да дразниться лучше нам с тобой мириться…» – бодро начал Гера и поднялся из-за стола, направившись к Леониду.
             – На тебе щелбан! Чтобы не ругаться и не дразниться.
            Герман схватился за лоб и плюхнулся обратно на стул, потирая ушибленное место.
            – Что ж, а наказание соответствует преступлению, – заключил он с виноватой улыбкой. Лёня лишь обиженно хмыкнул, глядя в окно и сосредоточенно пуская сизые кольца в форточку.

Тот вечер закончился для обоих юношей осознанием. Для Леонида – осознанием совершенно новых чувств, доселе ему незнакомых, а для Геры –того, как важно чувствовать и понимать тех, кто рядом. Люди ведь не деревянные, они умеют обижаться.

***

Симферополь, 18 октября 1957 года

В ту ночь Герману приснился Воронцовский сад, одинокая скамья, припорошенная золотыми листьями, и спокойная гладь озера. Он стоял один в окружении безмолвных деревьев в ярких осенних сарафанах. Ни человеческий голос, ни даже пение птах не нарушали царившие вокруг покой и умиротворение. Юноша медленно двинулся вперёд, и до него донёсся «шёпот» сухих листьев клёна, ясеня, дуба и тополей. Только они приветствовали его в этом безлюдном осеннем парке. Вскоре Гера заметил одинокую плакучую иву, которая стояла, склонив к земле свои янтарные ветви, посреди просторной поляны. Юноша ускорил шаг, и сердце его забилось от предвкушения встречи с Машенькой. Ему стало стыдно за то, что он так и не навестил девочку после того, как передал письмо её родным. Он подошёл почти вплотную, на ходу приветствуя ракиту. Но ответа от дерева так и не последовало.

– Ты обижаешься на меня? – немного погодя спросил Гера.
          – Эй, вообще-то я тут! – вдруг послышалось неподалёку. Юноша быстро понял, что детский голосок доносится не от ивы, а прямо… из-за скамейки. Спустившись с поляны, он увидел возле пустой скамьи маленькую девочку в синем платьице с воротничком. На её белокурых волосах красовался белый праздничный бант, а в детских ладошках был зажат мел. Она сидела на корточках и обводила мелком большие листья дуба и клёна. Гера опустился рядом с девочкой на колени, удивлённо рассматривая её.
            – Ты Маша? – спросил он, не веря своим глазам.
            – А кто ж ещё? – бодро ответила та. – Ты к кому пришёл?
            – К тебе… – растерянно ответил юноша.
            – Я тебя давно жду, а ты всё не идёшь и не идёшь… Но мне тут совсем было не скучно! Я вот, обрисовываю листики, играю с куклой, бегаю к пруду, собираю из камешков домик для лягушек и играю в прятки…
            – С кем?
            – С другими детьми. На, держи мелок, помоги мне этот листик перерисовать! У меня не получается, у него края неровные!
            – А тебе не холодно? Октябрь ведь на дворе…
            – Нет, мне уже не холодно! Но мне уже пора…
            Вдруг что-то вытолкнуло Германа из сна. Вздрогнув, он открыл глаза. Тело его было тяжёлым, руки затекли, а голова гудела. На часах было пять утра. До занятий в институте оставалось ещё около трёх часов, и юноша решил поспешить в парк, дабы успеть до первой пары.
            Лёня мирно сопел на соседней койке, когда Герман быстро оделся, как можно тише приоткрыл дверь и выскользнул в пустой коридор.
            В середине октября природа вокруг менялась на глазах: листья беспрестанно сыпались с деревьев пёстрым крупным дождём, устилая прохожим путь, а ветер приносил с собой пряный осенний аромат и ворох ненужных мыслей.
           В детстве маленький Герман всегда с особым упоением ждал глубокой осени как праздника. Осенью ему всё виделось ярким, волшебным и сказочным. А время словно останавливалось, прямо как в сказке. Даже прохожие замедляли шаг, чтобы полюбоваться «пылающей» рябиной, ярко-оранжевой осинкой, ясенем да багряным вязом. Будто эта осень была для них первой и такой долгожданной.

         Да и маленькому Герману казалось, что цветастое убранство на деревьях больше украшает их длинные ветви, нежели пышная зелёная листва. Он часто подбегал к ещё бодрствующим деревьям, касаясь их могучих шершавых стволов своей маленькой ладошкой, и вопрошал, запрокидывая голову:
            – Вам нравится ваше золотистое платье?
           И ему снисходительно отвечали: «Видишь ли, мальчик, оно красивое только для вас, для людей. Для нас оно не имеет большого значения. С каждым днём мне становится всё холоднее, ведь я сбрасываю свою листву. Скоро проливные дожди застигнут меня врасплох, а к тому времени я останусь совсем голой и беззащитной. Нам остаётся надеяться на то, что до холодов мы заснём крепким беспробудным сном».
   Гера всегда расстраивался, когда слышал в ответ подобные речи: ему хотелось, чтобы деревья разделяли его детские радость и восторг. Ведь глаза ребёнка видели куда больше, нежели глаза взрослых.
Дедушка Демьян всё смеялся, а Софья ругала сына за то, что мальчик выносил из дома старые отцовские фуфайки и матушкины шали с тёплыми платками, чтобы укрыть те деревца и кустарники, до которых он ещё доставал.
            – Зачем ты без спроса таскаешь вещи из дома и бросаешь их на улице, Гера?            – недовольно вопрошала мать.
            – Ты что, не понимаешь, что ли? Они ведь там мёрзнут! – с возмущением отвечал мальчик. – Скоро они совсем останутся без листвы и им нечем будет укрываться от дождя и ветра.
            – Ну правильно! – сетовала мать, всплеснув руками. – А мне чем укрываться прикажешь, когда ты все мои тёплые вещи из дома вытащил, а?
            – Оставь его, Софа! – говорил с улыбкой Демьян. – Посмотри, какой у нас шустрый да добрый малый растёт. Но не забывай, сынок, что природа всё за нас давным-давно продумала. Деревья не чуют холода так, как люди. Не беспокой их попусту.
           Только слова мудрого деда могли успокоить и вразумить Германа. И с возрастом мальчик поменял своё отношение к осени. Былые очарование и восторг прошли, и осталось лишь сожаление о том, что природа засыпает перед долгой студёной зимой. Ему казалось, что он остаётся в целом мире совсем один, без общения с Матушкой-природой. Зимой его спасало общество любимых героев сказок и приключенческих книг. Жаль только, что поговорить с ними было нельзя.

В то раннее утро, когда Герман выскользнул на улицу из сонного общежития, его щёки обдало осенней прохладой. Он сунул руки в карманы пальто, втянул голову в плечи и быстрым шагом устремился в путь мимо спящих серых домов, обитатели которых были ещё во власти Морфея.
В парке, как и в его сне, было безлюдно и ветрено. Только отдалённый говор деревьев слышался отовсюду, сливаясь с шелестом листвы под ногами. Герман не рассчитывал увидеть девочку в синем платье посреди парка, но он надеялся хотя бы услышать её голос. Он подбежал к плакучей иве, нырнул в её редеющую крону и увидел у подножия красивую куклу, старенький потрёпанный букварь, деревянную шкатулку и коробку шоколадных конфет.

– Здравствуй, Маша! Я вижу, что к тебе приходили твои родные! Ведь это они оставили для тебя все эти подарки? – спросил Герман, подойдя ближе к дереву и прикоснувшись к нему тёплой ладонью. Но дерево упорно умолчало.
– Неужели я опоздал?! Ты здесь, Маша? – Гера запрокинул голову и вслушался в окружавшую его мелодию шелеста и шёпота. – Как жаль, что я не успею попрощаться с тобой…

«Ты не опоздал, ты как раз вовремя, – послышалось сверху. — Я ждала тебя».
– Ты мне снилась сегодня! И я просто не мог не прийти. Прости, что раньше не явился, столько всего случилось в последнее время…

«Спасибо, что помог мне повидаться с папой и сестрёнкой! Для меня это было большим подарком спустя столько лет разлуки с ними. Для меня это стало наградой и одновременно наказанием».
         – Мне жаль, что тебе было… больно.
«Вовсе нет! Боли я не чувствую уже очень давно… Скорее, это было сожаление о том, что я больше их не увижу».
         – Я уверен, что они навестят тебя ещё не раз!
«Да, они будут приходить сюда. Но меня здесь больше не будет».
         – Все деревья скоро заснут… Заснёшь и ты. Но по весне ты снова проснёшься! Я обещаю.
«Я больше не засну. Я покину это пристанище навсегда. Меня здесь больше ничего не держит…»
         Герман замолк. Он не знал, что ответить Маше. В его груди теплилась радость за освобождённую душу безвинно убитой девочки, вместе с тем он ощущал грусть от того, что Маши больше не будет.
         – В моём сне ты говорила, что играешь в прятки с другими детьми. Неужели здесь есть ещё заточённые души?
«Да. Порой я слышу их плач и стон. Когда их души покинули тела не в свой срок, им негде было спрятаться. И они выбрали самое укромное место в городе: деревья. Чтобы доживать свой срок в них».
         – Это так странно! Я с детства слышу голоса деревьев и растений, но никто из них не говорил мне, что раньше был человеком. Или что доживает свой срок в дереве.
«Потому что тех, кто помнит свою прежнюю жизнь, – очень мало. Это слишком тяжкое бремя. Поселяясь в древе, они быстро забывают себя и полностью растворяются, как сахар в воде. Для них это забвение – спасение. Помнишь, я тебе говорила, что тоже хотела бы многое забыть? Но у меня не вышло. Потому что я не хотела забывать себя…»
         – Благодарю тебя за это открытие! Я буду искать других.
«Это я тебя благодарю! Ты дал мне возможность освободиться! У меня есть для тебя подарок. Возьми деревянную шкатулку и открой её».
        Герман опустился на колени и взял в руки маленькую прямоугольную шкатулку с резьбой. Она была холодной и влажной. Внутри неё лежала атласная ленточка, две красные потёртые пуговицы, белая брошка из кости с изображением птицы, расправившей крылья, брошка с голубоватым прозрачным камнем и колье.
«Эти украшения достались бы мне от мамы и бабули в день восемнадцатилетия. Но, как ты знаешь, я не вырасту никогда… Из красной ленточки мама делала мне бант, когда я пошла в первый класс, а эти пуговицы отлетели от моего осеннего пальто, и она хотела их пришить обратно. Но так и не успела… А вот брошка из кости досталось мне от бабушки. Ей уже больше 100 лет: бабуле она досталась от ее матери, моей прабабушки.
Мама мне говорила, что камень в одной из брошей – лунный. Недорогой, но всё равно полудрагоценный, поделочный камень. Когда моя мама читала для бабушки вслух один английский роман с названием «Лунный камень», я всегда почему-то представляла себе его именно таким, хотя в книге это был жёлтый алмаз…
Гера, я хочу, чтобы ты забрал его себе! И вторую брошь, и колье. Забирай всю шкатулку. Подари украшения той, кому ты подаришь своё сердце. Не хочу, чтобы они попали в руки кому-то другому. Я знаю, что в твоих руках они будут сохраннее. И эта шкатулка будет напоминать обо мне. Ведь я знаю, как для человека важна память».
         – Мне так неловко, это же фамильные украшения… Я могу их закопать у твоего подножия, если ты захочешь.
«Мне они больше не понадобятся. Да и я скоро покину это место навсегда. Бери, не отказывайся! Пускай они осчастливят другую живую душу».
         – Спасибо… – сказал Герман и поднялся с колен, закрыв шкатулку.
«Прощай, милый Герман! И помни, что я тебе говорила: ты – живой! Дыши полной грудью, учись, люби и мечтай! Проживи жизнь за нас двоих достойно!»
         Герман ещё долго стоял под кроной уже замолкшей ивы, размышляя о прощальных словах Маши и о том, что она такая не одна. Деревянная шкатулка в руках успела согреться от тепла его ладоней, хоть на улице стремительно холодало. В парке уже слышались человеческие голоса и отдалённые шаги. Город медленно просыпался, не подозревая о том, что кто-то не проснётся больше никогда.
Герману надо было спешить в общежитие, так как скоро начинались занятия. Чья-то маленькая жизнь оборвалась совсем недавно, а его стремительная жизнь не стояла на месте.

***

В тот день Гера намеревался пойти по адресу, который с таким трудом раздобыл у тётушки накануне. Сидя на скрипучей заправленной кровати и собирая конспекты для предстоящих занятий, юноша размышлял о том, как бы ему спокойно высидеть почти половину дня. Но мысли его прервал вошедший в комнату паренёк:
             – Поплавский на месте?
             – Это я, – отозвался юноша.
             – Тебя на вахту вызывают, говорят, звонят из деканата.
             – Ты чего напортачил? – поинтересовался сонный Лёня, не вставая с кровати.
             – Ничего такого… – пожал плечами Гера, но быстро отложил тяжёлый портфель в сторону и вышел из комнаты. На вахте его оценивающим взглядом встретила Клавдия Ивановна. Гера не успел поинтересоваться личностью звонящего, как женщина тут же молча протянула ему потёртую синюю трубку.
             – Слушаю…
             – Гера, это я! – Гера узнал взволнованный голос тётушки. – Дубровин хочет тебя видеть сегодня после занятий у себя.
             – В кабинете?
             – В домашнем кабинете, Гера. Ты меня понял?

             – Так он должен был вернуться позже… – немного помолчав, произнёс Герман и добавил: – А с какой целью он меня приглашает к себе?
             – Ничего не знаю, я просто передаю тебе его указания. Более не задерживаю. Ступай.
            Гера не сразу отдал трубку вахтёрше, простояв несколько мгновений в полном недоумении. Он вовсе не ожидал, что Чехов вернётся из командировки так рано, да и с намерением сразу увидеться с ним. Юноша вспомнил о том, что отдал профессору свою творческую работу, с новостями о которой тот должен был вернуться из командировки. Гера допустил мысль о том, что Чехов хочет сообщить ему о судьбе статьи с глазу на глаз, отчего сердце его взволнованно забилось. Но почему так срочно?
             – Что-то зачастила к нам со звонками Катерина Львовна, – медленно произнесла Клавдия, забирая трубку из рук юноши. – С хорошими новостями али с плохими на сей раз?
            – Надеюсь, что с хорошими… – задумчиво ответил Гера, размышляя о том, что визит к незнакомке на улицу Академика Стевена придётся снова отложить.

***

             На первой лекции Герман заметил, что Любаша отсутствует. Это взволновало его, так как он переживал за её состояние после странного случая на автобусной остановке. Если бы не внезапный звонок Катерины Львовны, он бы обязательно забежал к Любе домой под предлогом занести конспекты. А потом отправился бы по адресу, который ему дала тётушка. «Я не успею к трём людям за один вечер… Конспекты может и Лёнька занести, ладно. Он только обрадуется очередному походу к своей зазнобе. Да и Люба, может быть, ещё сегодня появится в институте. Надо подождать… А как быть с этой Котовой? Я никому не смогу доверить столь важную встречу. Да и к Чехову я никого не пошлю вместо себя… Эх, снова всё идёт наперекосяк! А вдруг я упущу драгоценную возможность и не увижусь с ней больше? Да и кто сказал, что она живёт по домашнему адресу? Вполне возможно, она давно переехала или вышла замуж, сменив фамилию. Да и что я ей скажу?! Нужно подумать, как мне к ней подступиться… Точно! Спрошу, не она ли посадила черёмуху во дворе института. Представлюсь ботаником или, на худой конец, садовником…» Неожиданно сосед по парте больно пихнул юношу в бок и кивнул в сторону кафедры.
             – Товарищ Поплавский, чем занята ваша головушка, позвольте узнать?             – с иронией поинтересовался седой преподаватель философии, стоявший у доски. – К слову сказать, поза мыслителя вам очень идёт! Наверняка вы размышляете о трудах Гераклита из Эфеса. Назовите-ка мне его основной труд.
             – «О природе»! Первооснова всего – огонь, он является также элементом мира и методологическим принципом! – протараторил Герман, неуклюже поднявшись с места. Профессор одобрительно кивнул и двинулся к письменному столу, заведя руки за спину и продолжая свой монолог. Гера тихонько сел и оглядел аудиторию, ловя на себе взгляды ребят.
            После окончания занятия преподаватель подозвал Германа к себе и произнёс, не отрывая глаз от документа на столе:

             – Сегодня ваша староста, Любовь, не явилась на моё занятие, я передам вам, Герман, журнал посещений. Я считаю вас весьма ответственным для таких важных документов.
             – Благодарю вас, Пётр Денисович! Буду хранить как зеницу ока.
             – Но сегодня вы витали в облаках дольше обычного, хоть и не потеряли былой хватки. Отстрелялись, как солдат. Что ж, похвально…
             – Такого больше не повторится! – торопливо начал Герман, но тут же осёкся: – Я, кхм, о витании в облаках…
             – Полагаю, вы успели занять свои мысли не только античной философией и подготовкой к предстоящей сессии, но и чем-то более важным?
«Если бы вы только догадывались о моих мыслях и тревогах…» – успел подумать Герман, но твёрдо сказал:

           – Для меня нет ничего важнее учёбы, Пётр Денисович.
           – Кого вы, голубчик, пытаетесь обмануть? – спокойно, но строго начал тот, подняв на юношу внимательные глаза. – Я наблюдал за сотней, а может быть, и тысячей юных ребят, которые превращались из активных первокурсников в задумчивых и печальных романтиков. Не бойтесь мне признаться, что влюблены! – после слов мужчины Германа словно пригвоздили к паркету. Он стоял и молча смотрел на профессора, который уже с улыбкой продолжал: – Но я крайне надеюсь, что вам это не помешает! Пускай ваша муза посещает ваши мысли вне моих занятий. Договорились? Как любил шутить один мой старинный друг: «Какие чувства чаще всего посещают студентов?» Как вы думаете, Герман?
          – Осмелюсь предположить, что… чувство долга и ответственности? – Герман предпринял провальную попытку широко улыбнуться, но на деле вышел оскал. Пьеро уступил место на сцене Щелкунчику.

         – Чувство голода и чувство любви! – воскликнул Пётр Денисович и хрипло рассмеялся. Герман заметно выдохнул и улыбнулся.
         – Знаете, вы правы! Мой сосед по общежитию прямое тому доказательство! Чувство голода посещает его чаще, чем тяга к знаниям…
        – Что и требовалось доказать! Держите журнал.
        Уходя из аудитории, Герман тихо произнёс:
         – Уж лучше бы я погряз в любви, чем в чужих тайнах, собственном бессилии и в поисках правды.

Тогда юноша ещё не догадывался, что его ожидает за новым поворотом.

Продолжение следует…