— Слава Україні! – выдохнул один парень из её компании.
— Героям слава! – ответила ему компания.
Большинство пассажиров вагона, в том числе Окунев, с кислыми лицами отвернулись в окна вагона.
Миновав Гидропарк поезд выкатился на мост через Днепр. Компания юных патриотов продолжила исполнять дежурный репертуар кричалок. Окунев уставился на мост Патона. Тучи над ним, как ему показалось, стали концентрироваться и интенсивно сереть. И даже опускаться вниз. К моменту, когда поезд проехал через свой мост и следующую, почти безлюдную, остановку на набережной и начал въезжать в тоннель, Владимир Леонидович заметил, что облака над мостом приняли почти правильную форму конуса обращённого остриём вниз. Он повернул взгляд в вагон и ему стало страшно.
Поезд уже вкатывался в тоннель, но лампы в вагонах загорались с задержкой. На несколько секунд вагон в пределах взгляда Окунева погрузился в тень надвигающегося подземелья. Окунев увидел ауры людей в вагоне. Ужаснувшись он крепко закрыл глаза и едва дыша, и прислушиваясь к затарахтевшему сердцу потянулся к флакону нитромака лежавшего в кармане пиджака.
Ещё в детсадовском детстве Окунев обнаружил, что если посмотреть на людей сквозь отбрасываемую некоторыми предметами тень, то можно увидеть вокруг них сияние. Сияние вокруг одних людей, темноту вокруг других, матовую серость вокруг третьих и так далее. Цвета эти менялись в зависимости от настроения людей, состояния их здоровья и многих других обстоятельств. Юный Вовочка рассказал тогда о своём открытии всем, кому мог. Однокашники по детсаду восприняли его рассказ как недорасказанную сказку, родители – как блажь, и только бабушка согласно покивав головой сообщила, что сияние это называется аурой, а как пользоваться ею пообещала рассказать попозже: «Когда подрастёшь, когда в школу пойдёшь». И приказала больше никому про чужие ауры никому не рассказывать. Окунев отлично помнил своё первое сентября первого класса. Самым большим воспоминанием осталось то, что бабушка должна была приехать и поздравив рассказать обещанное об аурах. Но не приехала. Родители сказали, что она попала под паровоз. Вовочка продолжал терпеливо молчать о своей способности видеть ауры. Как и положено детям того времени он был октябрёнком-пионером-комсомольцем. И послушно воспринимал материалистическую точку зрения на всё сверхъестественное. Согласно материализму, эти самые ауры были ничем иным, как обманами восприятия. Иллюзиями и галлюцинациями. А обманы восприятия — это симптомы психических заболеваний. Нет, были у термина «аура» и вполне медицинские пояснения, которые относились они к психотическим симптомам эпилепсии. Осознавать себя психбольным как-то совершенно не хотелось, тем более что каких-то других симптомов не наблюдалось. А чтобы случайно не разболтать о том, что он испытывает галлюцинации Вовочка начал сторониться ровесников, всю жизнь избегал заводить друзей и не сближался с однокашниками и коллегами. Репутация «странноватого» незамедлительно прилипла к нему ещё в школе. Но учиться, а потом работать она не мешала. Владимир Леонидович Окунев стал врачом-психиатром. Во-первых, он не оставлял надежды найти медицинское объяснение своим видениям, которые явно не вписывались в симптомокомплекс какого-либо известного психического расстройства. Во-вторых… Обывательское мнение о врачах психиатрах – «они все странные» и Окунев просто нашёл себя в профессии. Впрочем, нашёл относительно. Работал он в психбольнице имени академика Павлова. Больница со множеством кафедр и различных структур всеукраинского уровня давно притягивала к себе ещё и множество карьеристов со всех регионов. А рядом с ними у Окунева шансов не было. За почти сорокалетнюю карьеру Владимир Леонидович не стал заведующим даже самым хилым и неприбыльным отделением. И даже на высшую категорию ни разу аттестоваться не пытался. Не блистал Владимир Леонидович красноречием и в присутствии начальства предпочитал помалкивать. Даже когда доводилось принимать участие в обсуждении диагностически сложных больных. Хотя таковых для него никогда не существовало. Диагностическим алгоритмом «симптом-синдром-диагноз» со всеми вытекающими требованиями построения беседы он пользовался весьма формально. Стоило ему всего лишь сложить козырьком пальцы и приложить их ко лбу изображая при этом глубокую задумчивость, и сквозь образовавшуюся тень взглянуть на больного, как вся клиника становилась совершенно очевидной. При активном галлюцинаторно-параноидном процессе аура могла быть самых разных цветов и вертелась вокруг ушей как в стробоскопе. При эпилептических психозах ровно наоборот была строго чёрно-белой и дрожала как стиральная машина на отжиме. Монотематический паранойальный бред покрывал человека чем-то вроде коричневой скорлупы. Депрессия стекала из ауры вниз чистыми или грязными струями, а мания, напротив, фонтанировала чистыми или грязными струями вверх. Альцгеймеровские деменции засыпали ауру чем-то белым, похожим на крахмал, а атросклеротические чем-то напоминающим грязный песок. С распространением синтетических наркотиков и психозов, связанных с их употреблением первое время, были сложности. Но теперь Владимир Леонидович без труда отличал пациентов под самопальным первитином от употребивших дорогой MDMA и почему-то догнавшихся димедролом. Однако психиатрия – наука достаточно далёкая от точности. Когда вокруг диагностически сложного больного разгорались дискуссии во время консилиумов обычно побеждала точка зрения наиболее авторитетного и титулованного коллеги. Ну а авторитетными и титулованными они становились благодаря способностям убеждать и навязывать свою точку зрения. Получался какой-то замкнутый круг, разрывать который Владимир Леонидович даже никогда не пытался. К скромной «голой» зарплате он давно привык. Жил он один и особых потребностей не имел. На последнем курсе института он женился на ушлой однокурснице, но вскоре после получения распределения его жена, объявила, что дальше жить с ним невозможно, а замуж она выходила исключительно ради того, чтобы остаться в Киеве. Со дня развода он её не видел и почти забыл. Родители Окунева умерли более десяти лет назад и Владимир Леонидович окончательно ощутил, что не нужен никому в этом мире. Отчего почувствовал что-то близкое к облегчению. Хотя, как профессионал отлично понимал, что это неправильно и ничего хорошего его в будущем не ожидает.
