Внезапно  дверь открылась, и в вагон вошла странница, будто сошедшая со страниц книг русских писателей старого времени. Старушка шла, припадая на одну ногу, и сума подрагивала под её ладонью, напоминая  пассажирам о том, что они и сами не догадываются, насколько счастливы, имея хоть и небольшой, но стабильный заработок, способный обеспечить еду и крышу над головой. 

 Она была одета в заношенный, но всё ещё способный мало-мальски защищать от холода пуховик, серый платок из грубой шерсти и зимние сапоги, напоминавшие унты. Надрывным голосом странница начала говорить обычные в таких случаях слова, прося публику зародить в обтёсанных жизнью сердцах немного сострадания. 

 Публика молчала. Это было какое-то странное оцепенение, вероятно, рождённое привычкой наблюдать подобные картины. К тому же, добрые люди давно знали, что для некоторых нищих сбор подаяния являлся не только возможностью выжить, ночуя на чердаке, в  подвале или на вокзале, но и формой заработка. 

Одной из причин  недоверия было то, что  наживавшаяся на нищих  мафия в укромных местах отбирала у них если не всю милостыню, то большую её часть. И  потому нельзя было угадать, просит ли несчастный человек только за себя или же пополняет доход своих жестоких хозяев. 

Некоторые нуждающееся бывали одеты  хотя  и   скромно, но  прилично.  Это могло  означать, что они  уже чуть выросли в ранге  и   имели свою долю в нищенском бизнесе.  Очевидно, что на этапе сбора некой круглой суммы  мафия перевоплощалась для них из надсмотрщика в кормилицу. Кто-то со временем   сам становился надсмотрщиком, и никто ничего не мог поделать с этой адской эстафетой.