Мне разрешено лежать на соломенном тюфяке весь день. Это тоже везение, но здесь уже везение иного рода. Мне повезло наткнуться на милосердного дознавателя, который узнав о том, что у меня ещё с давних лет рана в бедре, позволил мне лежать сколько угодно. Заняться в камере всё равно нечем, не в галерею же смотреть сквозь решётку?! Вот и лежу, прикрыв глаза, на тюфяке, и слушаю с жадностью жизнь где-то над собой.

            Иногда я думаю. А нельзя не думать, когда совершенно нечего делать! И это тоже прекрасно знают дознаватели. Именно по этой причине, арестовывая, они, в первую ночь, как правило, не допрашивают, а оставляют в непроницаемой каменной камере «на подумать». Потом человек становится сговорчивее.

            Меня уже не допрашивают. Меня уже судили. Я жду приговора, и это значит, что думать о страхах пыток и допросов мне уже нет смысла. Я думаю о себе – о своём военном прошлом, о том, как мечтал пробиться в Совет Короля, как не боялся вести армию к бунтующему югу, как отбивал от захватчиков западные земли, как верил в святость целей…

            Я думаю о жене – как она сейчас? Верит ли в мою невиновность по принципу мягкого женского сердца? Плачет? Пожалуй что да, плачет. Она никогда не была сильной – это мне в ней нравилось. Робкая, нежная, трепетная… я всегда хотел её оберегать, а по итогу – сам же её подвёл. Оправится ли она? Справится ли с болью? Проклянёт ли меня? Дай, Луал, ей сил меня проклясть – в ненависти можно жить, в скорби же жить нельзя.