Как в каждой больничной палате обязательно должен бродить глуховатый дед с нестерпимым радио, так и у каждого писателя непременно должен быть слезливый рассказ про щенка. Я — не писатель.
Сначала у фантастического трансформера пропали огромные, вращающиеся скелетообразные стальные лапы — два высотных крана, которыми он, поднимая себя выше и выше, возводил новые этажи, постепенно превращаясь в красно-белую башню многоэтажки. Затем одномоментно, приемом кино, исчез строительный забор, и охранники, покинув бытовку и прокурив последние морщины на помятых лицах, уехали прочь в пыльных стрекочущих автомобилях. Потом платформа грузовика, навьючившись бытовкой, скрылась в клубах пыли за поворотом. И, в конце концов, молодой крановщик, потрепав собаку рукой, запрыгнул в кабину зудевшего на холостых оборотах крана и дал газу вслед за грузовиком. На пересечении двух строительных проездов осталась собачья будка. И пёс. Никто не помнил, откуда он взялся. Уходящий февраль отсыпал белым снегом в его короткую шерсть, а мартовское солнце раскидало рыжих опалин от скачущих ушей до неутомимого хвоста. Белого было больше — Беляш. Что вспоминал он? Наверное, как щенком спал на старом ватнике, а потом с удовольствием уминал из полиэтиленового пакета, развернутого очерствевшими, как грубые рубила, пальцами сладкие куриные косточки, и весь его мир тогда сжимался до размеров бытовки (и он был счастлив), или, как став старше, рыскал в ошейнике вдоль натянутой проволоки по строительной площадке, и обветренные рабочие гладили, тормошили, пощипывали, держали под передние лапы и, коряво прыгая боком, пританцовывали; угощали переломанными чипсами, бесформенными протаявшими конфетами, сладкими твердыми булками, солёными сухариками, отломками пресной сухой лапши — всем неимоверно аппетитным, чем перекусывали сами (и он тоже был счастлив). Каждый счастлив, вспоминая детство, и каждый счастлив с друзьями.
