— Здравствуйте. Две тарталетки с клубникой, пожалуйста.
— С клубникой закончились.
— Жаль…
— Может быть, возьмете вот эти? Тоже сладкие.
— Нет, другие не нужны. Спасибо. До свидания.
День, каким бы рабочим ни оказался, все равно завершит себя, и наступит момент, когда можно начать жить.
«Та-ак. Где прячется пекарня?» — подвесив пухлой думкой широкую левую кисть поверх рулевого колеса и наклонившись к навигатору, указательным пальцем он прочесывал карту и поглядывал на время.
У Эдуарда Владимировича, немолодого мужчины, были причины гордиться собой: крупная физическая слаженность (которую он регулярно холил и лелеял в фитнес клубе), семья, работа, и свежая престижная автомашина. В сравнении с прежней она не была такой же отзывчивой и горячей, словно не хватало жгучей страсти ее зудящему мотору, но потом он пригляделся, прирулился, присиделся и, как сам говорил: «адаптировался», и рассудил, что сочелся-таки с ней прочными узами настоящего автомобильного счастья.
— Алло, Ма! Ужинайте, я опаздываю. Да. Есть ещё одно неотложное дело… Не знаю, все зависит от трафика, если повезет, то быстро доберусь!
— Ты на работе?
— Нет, еду. Хочу Насте купить ее любимый десерт. В нашей пекарне закончился.
— Может, ладно?
— Ну, нет. Ты же знаешь, для меня пятница — тогда не пятница. Небольшой крючок, и я дома! Пока.
Говорят, время не имеет значения, когда имеет значение дело. Перескоками, с желанными тарталетками, пролетел он над ступеньками крыльца подъезда и притормозил, ожидая лифт. Предвыходной вечер. Славное, с привкусом карамели, настроение в эти часы охватывает каждого, расплетая и распуская на короткое время прочные сети монотонных обязанностей. В ожидании лифта, тихо мурлыча себе под нос, довольный Эдуард скользил подушечкой большого пальца по экрану. Вдруг он удивленно потянул бровями вверх и, поджав губы, нахмурился; затем, будто еще раз что-то перепроверил, улыбнулся и расправил озадаченное лицо.
— Семья, кто угнал мои тапки?
Из своей комнаты выскочила Настя и, нырнув в шкаф, выудила оттуда пару мягких домашних тапок.
— Привет. Мы порядок наводили, — в одном легком девичьем прыжке она чмокнула его в щеку.
— Держи. Тебе.
— Тарталетки. Ура!
— А мы тебя все-таки дождались, так что будем ужинать вместе! — из кулинарных, с ароматами счастья, глубин кухни донесся голос супруги.
Его жена Марина, соответствующего с ним возраста, со спортивной, упругой походкой, детскими чертами лица, была из категории женщин, по природе искусно пропускающих безвозвратные маркеры времени мимо себя и остающихся долго молодыми. Взмах рукой — накрытый стол.
Пристально глядя в глаза дочери и стараясь не остужать теплую атмосферу семейного ужина, Эдуард Владимирович спросил:
— Настик – Ластик, зачем ты удалила меня из друзей?
— Пап, ну… Ты пойми, там все мои, и мне как-то не по себе, — она смущенно и с надеждой на понимание посмотрела на него.
— Я под псевдонимом, они догадываются?
— Да, не все… Но знают, и мне неудобно.
— Для тебя это очень важно? — супруга искоса, с улыбкой взглянула на него.
— Ты-то в друзьях? — перестав жевать, он вернул жене плоскую ухмылку.
— Я – да. Ты что обиделся?
От досады большие глаза отца будто теряли опору, но он сумел быстро совладать с собой и, помедлив, ответил:
— Правильно было — сначала меня предупредить. Что вы так на меня смотрите? Я в целях безопасности, мало ли…
— Не сообразил ребенок. Бывает.
— Я думала, что ты меня поймёшь, – оправдываясь, с нотками сожаления, произнесла дочь.
В короткой стесненной паузе каждый успел подумать о своем.
— Ладно. Ты хотя бы от меня не отпишешься?
— Нет, — дочь радостно-робко сверкнула глазами, — твой последний пост — бомба!
Отец оживился:
— Ты видела?
— Да, — она выскочила из-за стола и тонкими, словно ивовые ветки, руками смешно изобразила фигуру, где он поднимал объемные тяжелые гантели. Затем, картинно вскинув обе руки вверх, и, выставляя несуществующие мышцы бицепса, застыла в позе Шварценеггера:
— Как?
— Огонь! — растроганный отец, представив себя с девичьими худыми руками в фитнес зале, искренне рассмеялся.
Дочь обежала стол и ласково обняла его сзади. Он ощутил, как мягкие локоны защекотали шею, и теплые губы невесомо прильнули к уху:
— Пап, дашь на кармашек?
