Но никогда не было такого бешенства, такого желания сделать сестре больно, никогда не было такой внезапной ревности.

            Почему-то вспомнились вдруг сбитые руки, ноющие колени, боль в спине, урчание желудка, которому пришлось привыкать то к грубой пище, то к долгому перерыву в какой-либо пище вообще.

            «Я работаю, а она наряжаться?» – эта мысль полоснула краснотой по измотанному сознанию Оши, она, не понимая, что делает, протянула руку к Лиди, вырвала из её рук платье и резко, не ожидая от себя такой силы, рванула ткань, проорав с каким-то болезненным удовольствием:

–Тебе всё равно в нём некуда идти!

***

–Я… – Оша не знала что сказать дальше, – я хочу знать, не нужно ли тебе там…

            Она замялась. Позволить себе предложить что-то существенное было невозможно.

–Меня здесь кормят, – отозвалась Лиди мгновенно.

***

            Лиди! Бедная Лиди! Бедная Оша! Бедные измотанные войною трёх союзов земли!

            Никогда Оша, наверное, не забудет, как Лиди смотрела на куски изорванного платья – самой красивой вещи, что она видела в своей недолгой, но полной серости, мрачности и постоянной борьбы за выживание жизни.

            Никогда не забудут они обе треск этой ткани, и лёгкость, с какой расползлись нитки.

–Работай лучше! – задыхаясь от невыплаканных за жизнь слёз, велела Оша и подала пример, нарочито повернувшись к сестре спиной, чтобы засунуть треклятое платье в бак.