— Мы найдём его. Найдём его, зай, — говорит Кося. — Я позабочусь, я прямо сейчас…

— Да не надо ничего, пожалуйста, — хрипло говорю я. — Мне ничего не нужно.

— Ты сейчас в шоке. Тебе, главное, душ не принимать, отпечатки сотрёшь. Ай, блин, зря я тебя обнимала, уже подтёрла.

Кося начинает что-то искать в телефоне.

— Не надо ничего, — повторяю я. — Я уже не в шоке и почти всё понимаю.

Кося замирает на секунду, а затем наклоняется ко мне и тихо говорит:

— Он тебя изнасиловал. И должен за это понести наказание. Я папе всё…

— Папы не надо, никого не надо! Ничего не надо, — оттолкнувшись от парапета, я иду в сторону уже сведённого Тучкова моста.

И не нужно уже мне никакого наказания для этого подонка. Ничего мне уже не нужно, только тишины. Тишины хочу, а в клуб больше не хочу никогда и ни в какой.

И даже Truwer теперь совсем не казался мне привлекательным. И Скрип. И вся та толпа казалась теперь чрезвычайно отвратительным сборищем свиней и овец. Одни трахают, другие подчиняются.

И моя мать – каждый ли раз она добровольно ложилась в постель к отцу?

Так хотелось всю жизнь узнать, заглянуть за эту завесу родительского шатра; хоть на мгновение – уловить, рассмотреть их грязь, коей попрекают они остальных.

И сколько таких изнасилований было у моей матери? Пусть и от близкого мужчины, но зато, пожалуй, много – за двадцать пять-то лет брака.

А мне те хватило тех двух минуток отвращения к каждому атому клубного сортира – и теперь я даже замуж выходить не хочу, власти над собой не хочу никакой – ни мужской, ни господской.