-Я здесь, — опускаюсь на стул у изголовья. – Что такое?

-Лея, а умирать больно? – он снова повторяет свой вопрос.

-Тимка, все умирают, всё на свете имеет конечную точку, — я глажу его по мокрым от пота волосам. Он прикрывает глаза. На свету ему больно долго смотреть. – Всё на свете! И люди, и животные, и деревья, и цветы – и даже то, что сделано из камня не будет вечным. Дом нашего дядюшки из камня, но камень тоже однажды обращается в пыль…

                Да, этот дом! Неделю назад этот камень был напуган моими криками. Тимка пришел ко мне ночью, когда я задремала и, извиняясь, пожаловался на дурноту. Затем его сложило пополам от острой боли, и я, не помня себя, выскочила в испуге на лестницу, помчалась босая к дядюшке, стучала, забыв о приличиях и записках, к нему, и кричала:

-Тимке плохо! Тимке! Открой!

                Я рыдала и тряслась. Дядюшка Тойво уже появился на пороге, а я все кричала и звала его, да и вообще хоть кого-то, кто пришел бы и помог моему младшему брату.

                Кажется, я испугала тогда дядюшку больше, чем Тимка, тихо сползавший по стене от боли. Меня привели в чувство с помощью ивового настоя, затем отправили за целителем. Дядюшка впервые заговорил со мною с самого приезда, сказал, неловко потрепав по волосам:

-Всё…будет хорошо, Лея.

                У меня в горле мгновенно образовался комок. Я взглянула на дядюшку с изумлением и он, кажется, сам только что осознал, что сделал.