Стараюсь не думать.

-Лея, я никогда так сильно не болел, — Тимка ловит мою руку. Вздрагиваю. У него очень горячая ладонь. Не температура ли опять? Проклятие! Целитель ругается, когда у Тимки снова жар. Он говорит, что с жаром выходит микстура. Дядюшка хмурится, узнав о новом приступе жара, но ничего не говорит.

                Он вообще редко заговаривает со мной. едва забрав нас в свой дом, он отвел меня в сторону и сказал так:

-Лея, договоримся так. Я не лезу в вашу жизнь, а вы не лезете в мою. Я не мешаю вам, а вы – мне. Если что-то нужно или чего-то хочется, пиши записки и оставляй на столе.

                На том я согласилась. Мы редко сталкивались с дядюшкой Тойво в столовой, еще реже пересекались где-то в доме, а если и сталкивались, то кивали друг другу. Он не заговаривал со мной, а я с ним. Я писала записки с просьбой, что мне нужно, чувствуя себя сначала очень глупо, но потом это вошло в норму, и я стала ощущать себя лучше. В конце концов, каждый живет в своем мире. У нас есть все, что мы попросим, а разговаривать ему с нами необязательно, мы и без того говорим друг с другом.

                Просьбы дядюшка Тойво выполнял безукоризненно. Пирожные так пирожные, платья так платья – он не задавал вопросов, ничего не требовал. Обеды, ужины и завтраки нас ожидали в столовой, в ванной всегда было мыло и полотенце, к Тимке приходили учителя, чтобы учить его понемногу чтению, письму, счету, языку и истории, а мне…