Кустарник вокруг тропы становился выше и гуще. В какой-то миг козлёнок понял: заброшенные огороды остались далеко позади. Кроны деревьев то и дело смыкались над тропой, которая стала теперь едва видимой, да ещё норовила упетлять в темноту.

Он уже не бежал — метался из стороны в сторону. Едва виднелось белое пятнышко оленьего хвоста далеко впереди. Ветки с треском лупили козлёнка по бокам, по ушам, впиваясь колючками, выдирая клочки шерсти.

Он задыхался. Пить хотелось ещё сильней, чем раньше, голод терзал нутро, но не подгибались ноги, не убывали силы, будто те несколько чахлых листков от угловатой капусты на столе напитали козлёнка лучше кукурузного зерна. «Быть может, надо было остановиться там, среди развалин, — думал он временами. — Просто перекусить».

Вдруг чащоба расступилась, выпустив его, ободранного, на широкую прогалину. Его высокий проводник стоял на берегу озера, с головы до копыт залитый светом. Безупречный шар сиял в небе над ветвями оленьих рогов.

На прогалине стоял ещё один дом, темнея вросшими в землю окнами. Капустная грядка разрослась перед ним. У козлёнка заныло в кишках. Он поднял голову на своего доброго покровителя и вновь представил, как тот огорчится его мерзкому жору.

«Я решился, — повторял он себе, медленно проходя мимо старого огорода. — Я сделал свой выбор. Он меня сюда не для того привёл, чтоб я занимался мерзостями». Шажок за шажком. Коленки подрагивали. Он вдруг понял, что никто из его семьи не сумел бы добраться сюда, даже если бы олень пришёл и к ним. Он здесь один вместо них всех — значит, тем более нельзя падать мордой в грязь.