Будто наказанный, он упирался мордой в доски. В щёлку между ними удавалось подсмотреть, как по дороге степенно шествуют овцы… Пастух, заметив коз в огороде, кликал хозяина, и начиналось побоище.

Потом они все мучились животами.

— В брюхе резь для козы за честь! — говорил отец. Все поддакивали ему. Сожрать больше, чем способен переварить — означало испытать наслаждение и провести время достойно. Но козлёнок не ощущал того же удовлетворения — только боль. Однажды он решил, что взрослые просто выдумали себе такое веселье, когда поняли, что нет в их жизни настоящей радости.

«Вот овцы совсем не такие», — думал он, вспоминая чинное стадо. Кудрявые соседи, покачивая белыми боками, выходили на пастбище дружной гурьбой и молча разбредались: ни ссор за место, ни диких выходок. Большеглазые ягнята задумчиво улыбались, но серьёзным оставался блестящий взгляд, даже когда они играли и танцевали на лугу. Казалось, эти дети знают нечто такое, о чём козлёнок не мог и подозревать.

Луна подымалась. Струя света лилась теперь через разбитую крышу, забрызгав дальнюю стену и приставленный к ней стол с табуретом. Козлёнок встал и протопал туда. Ему хотелось искупаться в свете — тот напоминал молоко, сладкое питьё материнской любви, почти забытой им.

Копытца ударили по низенькому табурету, потом по столешнице.

Видно было ясно, как днём. Под ногами у козлёнка лежала притрушенная пылью… капуста? Но жухлая и сплюснутая, будто по ней повалялся бык, вся в рядах мелких червоточинок, она даже пахла иначе.