-Мальчик мой, — отец Блез с трудом сдерживал вздох сожаления, — лишь тот, кто прошел через испытание духа, через скорбь утраты и земные соблазны, видел страдание и сам нес его, может говорить о спасении души другим.

            Филипп замирал и со священным трепетом вглядывался в своего спасителя:

-И ты прошёл через это?

-Прошёл, — отвечал отец Блез и тогда, словно бы в ответ на его слова, отзывался болью давно полученный в боях шрам, поразивший весь левый бок – след старой страшной битвы, но этот шрам ничего не значил в сравнении с раненой душой священника и плачущим сердцем.

            Филипп хотел (читалось во взгляде!) спросить больше, но странная сила удерживала его от расспросов, и Блез восхвалял ту силу мысленно, понимая, что не следует мальчишке знать еще про земной ад войн и предательств, который порождают люди.

***

-Что с тобой? – повторил отец Блез, оторвавшись совсем от своего занятия и вглядываясь в смущенно стоящего на пороге мальчишку, — болен? Случилось что-то дурное?

            Он переживал, не мог не переживать ведь дорожил каждым, за Филиппа. Сирота, взятый на попечение в раннем детстве, стал ему совсем родным.

-Я оторвал тебя от дела? – Филипп выглядел очень напряженным. Он несся сюда с каким-то особенным чувством, но только оказавшись на пороге кельи перед своим спасителем, приютившем его и дававшим ему образование, почувствовал, что, возможно, есть вещи, о которых не следует знать другим.