А телефон все надрывался и надрывался в жуткой, душной тишине дурацким свистом, исполнявшим еще более дурацкую немецкую песенку «Ах, мой милый Августин…». Заткнулся он на полутакте, но Фокс, подойдя все-таки к телефону, валявшемуся прямо на полу, успел увидеть, что звонила Лариса. Он снова посмотрел на Маришку и вдруг заметил, что еле заметно, но грудь ее, все же, поднимается и опускается – она дышит. Еще жива. Фокс медленно подошел ближе. Совсем близко. Опустился рядом с ванной на корточки и оперся о край руками. Его вздох прозвучал, как стон, хриплый стон измученного зверя.
-Ты еще дышишь… — сипло, с трудом произнес он. – Я еще мог бы тебя спасти… Но зачем?… Если ты выживешь, ты сгубишь Владика, даже если сама этого не захочешь. Он заболел тобой так же, как я когда-то. Даже нет, не заболел. Хуже! Отравился! С тобой я окунулся в ад бесконечной жгучей ревности, подозрительности, терзающего, непрекращающегося отчаяния. Ты, Маришка, ТЫ превратила меня из сильного, уверенного в себе, в том, что я делаю, мужика, в нервного, дергающегося по любому поводу и без повода, слабака. Сходя с ума из-за очередного твоего выверта, я забывал обо всем – о работе, обязательствах, друзьях. Что ты сделала со мной, Маришка?! Что ты натворила?!.. Не отвечаешь. Жизнь уходит из тебя по капле так же, как кровоточило когда-то мое сердце. Только ты этого не замечала. Не хотела замечать! Ты прыгала, скакала по жизни беспечным, легкомысленным зверьком, эдаким солнечным зайчиком… — Фокс прерывисто вздохнул, поморщился, точно раздосадованный своими словами, и продолжал, — … у которого в голове одни инстинкты, спонтанные желания, которые немедленно надо удовлетворить, и никакой ответственности ни за что. Никакой! Плевать на мои чувства, плевать на собственные же бесконечные обещания и клятвы. Да на все! Тебя ничто не волновало, кроме тебя самой, и я же еще виноват оказывался. А избавившись от тебя, я снова почувствовал себя монстром. Всю жизнь прожил с чувством вины перед тобой и перед Владиком. Всю жизнь, Маришка! А это немало, поверь мне… Но неужели ты думаешь, что любя тебя, я смог бы вот так запросто отказаться от тебя, бросить в больнице одну, если бы не был измучен тобой до последней, невыносимой степени?! Молчишь? Да теперь ты уже больше ничего не скажешь, никогда. Ты не погубишь Владика, не сведешь меня больше с ума. В первый раз в жизни ты все сделала правильно, потому, что останься ты жить, я не смог бы убедить тебя, не смог бы заставить отказаться от Влада, от его безумной любви к тебе. Такие, как ты не меняются, они до конца жизни живут одними эмоциями, бьющими через край и… наотмашь по тем, кто рядом. Ты не смогла бы отказать Владу, потому, что он похож на тебя, сколько я его ни воспитывал. Он долго держался в колее разума, но с тобой этому пришел конец. Ты не воспитывала его и он не твой сын. Только мой. И ты не можешь воспринимать его, как сына. В итоге вы преступили бы все законы не только человеческого общества и морали, но и природы, Бога, в конце концов, тоже. Вы погрязли бы в грехе и погибли бы оба, потому что, не достало бы у вас ни сил, ни воли, что бы противостоять всем и всему. Слышишь?.. Вряд ли ты можешь слышать. Твое сознание уже померкло… — Фокс ткнулся лбом в сложенные руки и закрыл глаза. — Мне жаль, Маришка. Ты понимаешь? Мне очень жаль! Но я уже ничего не могу поделать и это единственный способ спасти нашего сына. Единственный! Это как при тяжелых родах, когда встает выбор – либо мать спасать, либо дитя. Чудовищная ситуация, но иного выхода нет. И я выбираю сына. Я не могу его потерять во имя твоего спасения, тем более, что ты сама выбрала смерть. Спонтанно и малодушно, как и всегда. Ты могла бы жить, стань ты за эти годы взрослым, серьезным человеком. Ты могла бы перетерпеть и жить дальше, найти себе кого-нибудь или заняться чем-то. Но для этого нужны силы, для этого надо заставить душу свою поработать, заставить ее стать сильнее боли неосуществленного желания, обиды, отчаяния. У тебя их нет, и не было никогда. Только эмоции и слезы…Прости, Маришка, и прощай! Гореть ли мне в аду за то, что я делаю сейчас, я не знаю, но ад я уже видел, и этим адом была моя любовь к тебе. Может, теперь, с твоим уходом, все, наконец, закончится. Может быть…
