И тут Влад глянул на нее полными слез и горечи глазами.
-Горе?! Да большего счастья я не испытывал никогда! Никогда в жизни я не был так счастлив и никогда так не хотел умереть, понимая, что нет у нас права на это счастье!.. Но мне плевать на все, на все правила, законы и так далее. Мне плевать, слышите? И когда она встанет, я умолю, я заставлю ее, наконец, понять, что не можем мы отказаться друг от друга, что сыном и матерью не сможем быть уже никогда. Понимаете? Никогда!
Санитарка молчала, глядя на Влада. Молчала несколько минут, а он и не ждал от нее ответа. Он глядел на Маришку и плакал жгучими мальчишескими слезами, в которых смешались отчаяние и упрямое, необоримое желание победить. Победить, пересилить во что бы то ни стало!
Она пришла в себя от прикосновения чьей-то руки к своей руке. Очень настойчивого прикосновения.
-Маришка! Ты слышишь меня? Маришка!
У ее койки стоял Фокс. Она вздрогнула.
-Что… Зачем? Зачем ты здесь? – ее голос едва шелестел. И может быть, не столько от слабости, сколько при виде его, при виде стального, такого знакомого блеска в его глазах.
Фокс немного сдвинулся с места и указал на койку, расположенную напротив койки Маришки. Там, свернувшись калачиком и зажав сложенные ладони между колен, спал Влад.
-Он здесь, с тобой, твой сын… — произнес Фокс глухим голосом, очевидно, что бы не разбудить Влада и тот не узнал, что он здесь. – Он спас тебе жизнь…
