Я практически забыл его черты. Он как-то осунулся и постарел.  Пришел с инструментом, а я не мог смотреть ему в глаза, а он избегал смотреть мне.

В этот момент меня просто не существовало, я был за рамками происходящего, ощущая себя сиротой при живых родителях, которому показывали запись из семейного архива.

Они обсуждали куда вешать и как бить. Я не умел бить. Стараниями маман и покойного меня разучили. Я умел лапать и преодолевать сопротивление. Сама природа позаботилась об этом, а я только следовал инстинктам. Они звали меня попробовать, но я отнекивался и вновь почувствовал волну, которая могла вырваться криком бессилия.

Нина чувствовала волну и увела родственников беседовать ни о чем, забыв про меня.

Наследующий день я сказался больным. Оставшись один, ходил вокруг груши, пытался приноровится. Ударил раз, другой. Примотал скотчем детскую семейную фотографию и колотил по ней пока груша не окрасилась кровавыми потеками.

Я упал на колени и заплакал.

Наследующий день Нина подарила мне перчатки.

ГЛАВА 20 ОТЕЦ

Разбитые руки дали мне еще неделю одиночества. На второй день я много думал об отце. Взаимное предательство не позволяло нам смотреть друг другу в глаза. Мы не отстояли право разделить одну жизнь. Виноваты были оба. Простил ли я его – нет. Но очень хотелось дать себе шанс, и я набрал номер, надеясь, что никто не ответит.

— Паша, сынок, как груша, висит?