Заложник дара Глава пятнадцатая

Симферополь, 5 декабря 1957 года

«В очередной раз жалею, что дедушки нет в живых. Как бы хотелось поделиться с ним последними событиями, тревогами и опасениями. И, конечно же, наблюдениями за растениями. Любопытно, знал ли он о необыкновенных свойствах деревьев? И почему я сам ранее не замечал того, что деревья могут быть проводниками или своеобразными «сосудами» для хранения человеческих душ? Хотя в последнем случае я не уверен, что в ясене заключена душа Семёна. Он сам мне об этом сообщил. Я не думаю, что такой серьёзный и благородный человек стал бы мне лгать, это не в его обыкновении. Но всё равно это удивительное открытие! Получается, что в каждом третьем деревце может прятаться… душа. Причём с сохранённым и почти совершенным сознаньем, подлинными воспоминаниями и сокровенными желаниями. Но как они попадают туда после смерти? Машенька, которую я нашёл в иве, сказала мне, что любила бывать в том парке с семьёй и это место стало для неё «домиком», где можно спрятаться или притаиться. Но что было бы с ней, если бы я её не услышал? И почему Семён оказался в том ясене? Он мне сказал, что ему не дано этого знать. Но значит ли это, что он находится в мире, в котором ему открываются хоть какие-то тайны?

Ещё в детстве я подметил, гуляя по лесу, что есть деревья-пустышки. Они не отвечали мне, хоть на вид и не отличались ничем от других. Я считал их заносчивыми или просто неразговорчивыми… Возможно ли, что они просто ждали очередную человеческую душу? А вдруг в каком-то из них томится душа моего отца? Или дедушки? Я буду надеяться, что мои предположения ошибочны, ведь это сущее наказание: быть заключённым в безмолвное дерево и не быть услышанным даже птицами или дикими животными. Ведь изначально человек существо социальное, и лишить его дара быть услышанным на долгие десятилетия – это жестоко. Но кто позволяет им (душам) вселяться (вторгаться) в деревья? Какая сила этим управляет? Сейчас я знаю лишь одно: только мне под силу их освободить. Или подобным мне?

А много ли таких, как я? Я не успел задать этот вопрос дедушке, а сейчас уже некому. Некому открыться… И хочу ли я этого сам? Но я точно знаю, что настанет момент, когда я отчаянно захочу поделиться знаниями и накопленным опытом с другими. Но сейчас я сам отчаянно нуждаюсь в знаниях… А ещё больше – в учителе или наставнике. Дедушка говорил, что подаст мне знак, но я плохо читаю знаки».

Симферополь, 6 декабря 1957 года

В тот день Чехов должен был читать лекцию по истории журналистики собственной персоной, и Германа особенно волновало это событие. После внезапной болезни юноши это была их первая встреча. Гера сел не в первых рядах, по обыкновению своему, а в предпоследних, чтобы затеряться среди ребят и успеть понаблюдать за профессором. Но вопреки ожиданиям, Чехов вёл себя как обычно и ни разу не посмотрел на юношу и не обратился к нему. И к концу занятия Гера выдохнул. Но после окончания своей лекции Чехов не спешил помпезно распрощаться с первокурсниками, а сидел за столом и неторопливо собирал свои документы.

– Герман, подойдите ко мне, пожалуйста, – подловил крадущегося к выходу юношу Чехов.

– Да, Платон Николаевич… Вы меня звали? – Герман неохотно подошёл к профессору и встал поодаль. Лектор всё ещё сосредоточенно убирал рукописные листы в папку, не смотря на первокурсника. Но когда последние студенты покинули аудиторию, Чехов взглянул на настороженного Геру и вполголоса произнёс:

– Ты свободен в эту субботу? Вечерком? У меня есть к тебе серьёзный разговор. Подъедешь ко мне в загородный дом?

– В эту субботу? – Гера лихорадочно искал пути отступления. – Дело в том, что я матушке обещал помочь с походом на хозяйственный рынок…

– В воскресенье? – Казалось, Чехов не собирался сдаваться. – Хотя помощь матери – это святое, ты прав! Давай сейчас поговорим в моём кабинете? Найдёшь для меня время?

– Платон Николаевич, я с удовольствием приеду к вам в эту субботу! – Гера выбрал меньшее из зол: ведь сейчас он не был готов к разговору с профессором.

– Вот и славно!

Чехов победил в неравной схватке. Он поднялся и, пожав Герману руку, стремительно удалился из аудитории, оставив юношу в полной растерянности.

После занятий в институте, дабы унять свои печали и рассеять все сомнения, Герман напросился в гости к тётушке. Катерина Львовна жила недалеко от института, в пятнадцати минутах ходьбы. Но они договорились встретиться на середине пути в небольшом сквере, дабы не культивировать собственноручно поле для лишних слухов. Катерина жила в небольшой комнате в коммунальной квартире, и Гера не любил ходить к ней в гости, так как там всегда было многолюдно, шумно и густо пахло наваристыми щами. К слову, угощать юношу никто не торопился. Но на сей раз он был готов вытерпеть всё, даже урчание своего желудка и ребяческий гомон, дабы пошептаться с тётушкой о делах насущных и успокоить душу.

– Ты мне расскажи про свою девушку, уж больно хочется узнать о ней побольше! – умоляла Катерина, когда они поговорили об институтских делах, но Герман загадочно замолк и взял в рот сухарь. – Так я тебе ничего не скажу, если ты будешь молчать как партизан.

– Да не девушка она мне! – с набитым ртом проговорил Гера и отпил чаю, дабы не поперхнуться. – Я с ней занимаюсь по доброте душевной, так как она мечтает поступить к нам на факультет. Но сомневается в своих знаниях и уровне подготовки…

– Подожди! – Катерина недовольно выпрямила спину. – Ты с ней что, занимаешься прямо сейчас? Вот нашла себе простофилю… Ты же сам ещё первокурсник! Тебе о своём уровне подготовке надо думать! Она что, не может подождать?! Или найти себе другого… репетитора? Пускай тогда отстёгивает тебе копеечку, глядишь, и накопишь так себе на новый пиджак. А то старый, вон, совсем уже износился…

– Нет, я сам отказался от денег. Да и она хочет поступать на следующий год. Да мне не сложно, я правда рад помочь…

– А как же… хоть какая-то личная выгода? Ты с ней бесплатно занимаешься – ей замечательно живётся. Ну а ты? Или всё-таки ты свои цели преследуешь? Признавайся! Она ж нравится тебе… – Катерина шутливо начала тыкать племянника пальцем в бок, и тот отстранился, обороняясь руками.

– Вот всё тебе расскажи! Я имею право на тайну? Обо мне, вон, уже в общежитии шепчутся, мол, я… бобыль какой-то. Только за учебниками сижу сутками напролёт, покуда мои сверстники живут полноценной жизнью…

– Тю, тебе до бобыля ой как далеко! Нашёл кого слушать – тунеядцев и бабников! Половина из них, поди, из института после первой сессии вылетят, а ты у меня и сессию сдашь, и девушку приобретёшь! Понял меня?

– Тётя, я с тобой не об этом поговорить пришёл! – Герман решил взять инициативу в свои руки и сменить неугодную тему для разговора. – А о маме…

– А что с Софьей не так?

– Я думал, что ты мне скажешь. – Герман вопросительно глянул на Катерину, но та лишь непонимающе нахмурилась. – Ей явно нездоровится, и я знаю, что это не простая простуда, а что-то… серьёзное. Ты должна быть в курсе всех её дел.

– Бог с тобой, Гера! – воскликнула тётушка и театрально перекрестилась, поставив чашку на столик. – Она мне ничего не говорила, да и я не замечала за ней никаких жалоб…

– Ты не врёшь мне? – с напором спросил юноша и вгляделся в безмятежный лик Катерины. Но та лишь молча кивнула, вздёрнув плечами, и сделала большой глоток чаю. За годы жизни с тётушкой Герман научился распознавать ложь по её выражению лица, по интонации голоса и телесным движениями. И на сей раз он видел, что тётушка ему не врёт. Он разочарованно вздохнул и отвёл он неё пытливый взгляд. – Видимо, действительно нечто серьёзное, коли и тебе она не сказала…

– Да с чего ты взял, что она болеет чем-то? Ума не приложу! Такие же румяные щёки, голосок бодрый, не исхудала вовсе, да и всё успевает по хозяйству! Не наговаривай на мать, тьфу-тьфу-тьфу! Постучи за меня по столу, будь добр!

– А ты давно её видела? Давно в гости к ней заходила?

– Ну-ка, дай-ка вспомнить… – Катерина задумалась, прикусив губу. – Из-за вечных отчётов все цифры в голове перемешались! Какой сейчас месяц?

Хотя Катерина и убеждала племянника в том, что с Софьей всё ладно, но сыновье сердце чувствовало обратное. Да и цветок в доме матери не мог ему соврать. Герман снова решился сменить тему разговора, и сердце его забилось ещё сильнее:

– А ты не знаешь, почему Платон Николаевич хочет меня видеть? Он пригласил меня к себе в эту субботу. Мне так… волнительно.

– Я что, его личный помощник? Мне он не докладывал, что позвал тебя!

– Ой, вот никакого толку от тебя, тётушка! – нарочито сердитым тоном произнёс Гера и презрительно прищурился, после чего тут же получил щелбан и обиженно показал язык.

– А ты поезжай! – после недолгого ворчанья сказала Катерина. – Дубровин тебя выделяет среди других первокурсников, я это точно знаю! Считает тебя одарённым и подающим большие надежды. И я сама вижу, что ты способен на большее! Может быть, он хочет сказать тебе, что твою статью опубликуют! М?

– Нет уж, ту статью, которую я ему показывал, точно не опубликуют! Большой риск, знаете ли… Мол, незачем народу головы дурить россказнями о том, что деревья что-то чувствуют! Да ещё и пуды неуместной критики в сторону Ветхого завета…А что ещё он говорил обо мне, позволь узнать?

– Он сказал, что ты станешь лучшим на своём курсе, если продолжишь в таком же духе и перестанешь обращать внимание на чужие сплетни!

– Прямо так и сказал? – Герман недоверчиво посмотрел на тётушку, но та лишь загадочно улыбнулась и сделала последний глоток, после чего начала собирать со стола. На сей раз юноша не получил ответов на свои вопросы, но сердце подсказывало ему, что всему своё время.

***

Симферополь, 7 декабря 1957 года

С самого утра субботы Герман не находил себе места: ведь вечером он должен был ехать к Чехову. Он даже не мог предположить, что же его ждёт в стенах загородного профессорского дома, но чуял неладное всем сердцем. После разговора с Котовой он и сам хотел знать, что же значат все её откровения, касающиеся персоны завкафедрой, но задать вопросы ему в лицо он не мог. Он хотел подготовиться к откровенному разговору, затаиться и выждать, дать себе немного времени перед решающим рывком. Но цейтнот стальными тисками нещадно сдавливал всё его нутро, и сознание кипело от негодования. Герман отчётливо осознавал лишь одно – серьёзной беседы не избежать. Нужно стойко выдержать все вопросы. «Это как решающий экзамен, к которому невозможно подготовиться, ведь я не знаю ни тем, ни вопросов! И нет подсказок… Тётушка ничем не смогла мне помочь. Или не захотела?» – размышлял юноша на утренних лекциях, отрешённо глядя в окно.

– Ты сегодня почти все лекции прослушал и не конспектировал ни строчки! – Любаша подбежала к понурому Герману в коридоре и обеспокоенно заглянула ему в глаза. – Что-то случилось?

– Вовсе нет, просто… – Юноша терзался вопросом: рассказать или промолчать. – Не выспался совсем, ведь скоро сессия.

– Понимаю… Наверняка ещё и Лёня тебе мешает спать! Хочешь, я с ним поговорю? И ты лекции-то возьми, в понедельник отдашь! Нельзя сейчас сноровку терять, иначе потом не наверстаешь.

– Спасибо тебе за заботу! Ты не просто староста, ты – настоящий друг! – засиял Герман и добавил: – И Лёня сейчас тише воды ниже травы, поэтому обойдётся! Я с ним и так воспитательные беседы каждую неделю провожу… Но он был бы рад любому вниманию от тебя.

– Зна-а-аю… – Люба закатила глаза и громко выдохнула: – Но я сейчас для него как бельмо на глазу. Хочешь, честно признаюсь? Я волнуюсь за него! Вот правда! А вдруг он не сдаст первую сессию и вылетит из института? Я себе этого не прощу, ведь… Он из-за меня убивается, об учёбе совсем не думает, лекции не посещает. Балбес он!

– Так ты печёшься об его успехах в учёбе или о его… самочувствии?

– И о том и о другом. А что? Но я так, по-дружески!

– Понимаешь, ему хороший толчок нужен. Как… душевный подъём, стремление к учёбе! Он совсем сдулся и поник, его ничем сейчас не растормошишь…

– Ты правильно мыслишь, Герка! Но как мы это сделаем? Как подтолкнём его в этом направлении?

– Пойдём прогуляемся втроём после занятий? Это не свидание, сразу говорю! Я буду третьим лишним и громоотводом, обещаю!

– Но погоди… как это поможет Лёне взяться за ум? Ему не гулять нужно, а сидеть и зубрить! Иначе он так ничего не успеет…

– Это не отнимет у нас так много времени, поверь! Часик-другой – и по домам. Ну, кому домой, а кому в общежитие… Он должен сейчас оттаять и взбодриться чуток, а эта прогулка – лучшее средство для его израненного сердца.

– Это он тебя подговорил, да? – Люба с подозрением посмотрела на Геру и сложила руки на груди. – Ты же знаешь, я не хочу давать ему никаких надежд!

– Я тебя умоляю, Лёня – большой и наивный ребёнок, он даже первоклашку не способен подговорить украсть яблоко с прилавка. Это только моё намерение и искреннее желание ему помочь. По-дружески. И ты меня очень выручишь, Любаш, если согласишься…

– Я всё-таки не уверена в том, что это сможет ему помочь взяться за ум, но… только ради тебя! И учти, только на час!

– Ты просто чудо! В это воскресенье пойдёт? Э-э-э, в парке Горького?

После разговора с Любой Герман ощутимо воспрянул духом и отошёл на время от тягостных размышлений о своей неминуемой участи. На душе его посветлело, а в голове прояснилось. Он ещё долго стоял в пустующем коридоре и смотрел однокурснице вслед. «А правильно ли я поступаю? – думал он. – Не наврежу ли им своими добрыми намерениями? Лёня будет несказанно рад этой встрече, бесспорно, но Люба стала уязвимой и хрупкой теперь… Выдержит ли она его ребяческий напор? Но ничего, я буду рядом. Я обязательно её подстрахую». Размышлять о судьбе дорогих сердцу товарищей было куда приятнее, чем о своей собственной. Но время бежало, и час встречи с профессором неумолимо приближался.

***

– Что ты ему скажешь? – не унималась Мария Григорьевна, суетливо сервируя кофейный столик в домашнем кабине профессора.

– Ничего предосудительного, дорогая… – сухо отозвался Чехов, дотошно рассматривая свои ногти. Казалось, он был спокоен и собран как никогда, чего нельзя было сказать о Марии. В её движениях было много волнения и нервозности, а безучастный вид брата её нервировал ещё сильнее.

– А если ты всё испортишь? Напугаешь, оттолкнёшь или отвернёшь его от нас?! Что тогда будет? Ты об этом подумал? И всё, что мы делали до этого, пойдёт прахом! Нет, я не понимаю, почему ты так спокоен?! – Мария подлетела к брату и с вызовом посмотрела ему в лицо, уперев руки в боки. Но тот лишь встал и, аккуратно обойдя её, стал перекладывать рафинад из коробочки в пузатую сахарницу.

– Мария, душа моя, мне не нужно твоё разрешение на разговор с ним. Да и у меня нет заготовленного текста, я буду… импровизировать! Как настоящий лицедей! – Он виртуозно подкинул кусочек сахара одной рукой и поймал другой, а затем кинул его выжидающему Борису. – Ничто так не успокаивает меня, как предвкушение неизвестности!

– Нет, у меня в голове не укладывается! Ты даже не знаешь, что ты ему скажешь?! Ты хотя бы про Котову не упоминай, ради бога! Иначе всё это будет выглядеть как полный фарс!

– Полный фарс – это то, что я так долго тянул с этим разговором, позволяя нашей Аннушке мучиться дальше! – серьёзным тоном констатировал профессор и, полный решимости, взглянул на Марию. – Я должен это сделать, Маша! Я не могу больше тянуть, откладывать, прятаться, в конце концов! Она мне снится почти каждую ночь и просит, просит, просит… Я чувствую её боль как свою собственную! А ты… просишь меня ещё немного подождать? Но ради чего?! Всё указывает на то, что он – именно тот, кого мы ждали. Что тебе ещё нужно, окаянная?

– А если мы ошиблись? А ты вот так возьмёшь и раскроешь все карты перед ним, а?! Как перед тем мальчишкой пять лет назад… Ты же помнишь, что мне пришлось сделать?! На что пойти? Между прочим, ради того, чтобы сохранить твою репутацию целой и невредимой! Ведь где это слыхано, чтобы уважаемый профессор, доктор биологических наук и корифей журналистики признавался в…

– А ну цыц, баба! – Чехов стукнул кулаком по кофейному столику, и Борис подскочил на месте, подав голос. – Он явится с минуты на минуту, а ты устроила здесь… суд присяжных! Или помоги мне или с глаз долой!

– Я не хочу больше жертв, Платон, – почти шёпотом произнесла Мария и от бессилия рухнула в кресло. – Герман – такой хороший мальчик, единственный сын у своей матери, такой благородный и честный. Его душа ещё совсем не запятнана людской злобой…

– Ай, ну что ты причитаешь?! Мы что, собрались его убивать? Я его и пальцем не трону и ни волоска с его головы не дёрну!

– Господь с тобой, братец… Я никогда на себя такой грех не возьму. А вот ты – палец о палец не ударишь! Снова мне придётся разгребать твои ошибки и упущения… И снова невинные пострадают!

Чехов кинул яростный взгляд в сестру и, клацнув зубами, сжал кулаки. С минуту он сверлил её горящими глазами, а потом выдохнул со свистом. Затем влажной ладонью провёл по гладко выбритым щекам и хрустнул шеей, будто готовясь к рукопашному бою. Мария тихонько сидела в кресле, не в силах вымолвить ни слова. Она знала, что уже не отговорит брата от необдуманного поступка, но в душе её всё ещё тлела надежда на то, что его совесть проснётся.

– Видимо, кого-то Бог не награждает совестью… Интересно, за какие такие проступки?

До прихода Германа они пребывали в полной тишине: Мария заваривала иван-чай и нарезала вишнёвый пирог, а Чехов закурил трубку у камина, продумывая свой дальнейший ход. Всё-таки он не смог довериться судьбе всецело и передать бразды правления воле случая. И тут раздался стук… Борис снова подскочил на месте и насторожённо поднял уши.

– Я открою. – Мария с поникшей головой вышла из кабинета, а за ней посеменил любопытный Борька. Чехов не шелохнулся. Он, непоколебимый и сосредоточенный, смотрел на разговорчивое пламя огня, будто внимательно слушая его наставления.

– Платон Николаевич, прошу прощения за опоздание! Автобусы стали редко ходить по субботам за город, хоть коня заводи! – Герман совсем запыхался, а каштановые локоны прилипли к мокрому лицу.

– Герман! Благодарю, что ты пришёл! – Чехов расплылся в широкой улыбке. Он бодро поднялся и пошёл навстречу юноше, чтобы пожать тому руку. – Бог ты мой, ты весь дрожишь, а руки как у бронзовой статуи – ледяные! Быстро к столу, тебе нужно согреться и пригубить чаю. Маша, будь так добра, принеси плед и… шерстяные носки. Не хватало ещё, чтобы Герман заболел аккурат перед сессией! Никаких возражений не приемлю!

Герман сконфуженно уселся в кресло у кофейного столика и молча наблюдал за тем, как суетятся вокруг него Мария Григорьевна и сам профессор. Одна заботливо укутывала его в плед, другой наливал ему душистого чая и предлагал капельку «горячительного бальзама для храбрости и здоровья», и лишь один Борис равнодушно оставался в сторонке, наблюдая за столь необычной мизансценой. Доселе его хозяин ни с кем не был так услужлив, тем более в стенах личного кабинета. И по выражению лица гостя можно было понять, как ему хочется, чтобы эта сцена поскорее закончилась.

– Право, мне так неудобно! Я сам виноват, что не захватил зонт и не оделся по погоде. Спасибо вам, Мария Григорьевна! – сказал Герман, меняя свои вымокшие носки на сухие шерстяные.

– Вы пейте, пейте! Иначе правда простудитесь! – сетовала Мария. – Сейчас такая переменчивая и вредная погода: захватишь зонт – выглянет солнце, выскочишь без платка – снег пойдёт!

– Хоть на картах гадай! – улыбнулся Чехов и многозначительно посмотрел на женщину, после чего та быстро удалилась из кабинета. Повисла благостная тишина, которой Герман был несказанно рад: он немного перевёл дух и сделал большой глоток, после чего закашлялся. Чехов виновато положил руку на грудь:

– Прошу прощения, не рассчитал дозу! Но пара капель способна творить чудеса, Герман! Сейчас тепло разольётся по твоему телу, и ты быстрее согреешься! Проверено годами… к-х-м, практики!

– Скорее это я не рассчитал глоток, Платон Николаевич! – Герман почувствовал, как голова потяжелела, а по телу прошлась мелкая дрожь. Он позволил себе откинуться на спинку кресла с чашкой в руках и впервые открыто взглянуть на профессора. Чехов не сводил с него внимательных глаз, а на лице его застыла дружелюбная полуулыбка. Чем дольше Герман смотрел на хозяина дома, окутанного полумраком кабинета, тем явнее казалось, что мужчина смотрит на Геру исподлобья, а полуулыбка напоминала больше хищный оскал. Так смотрят на свою добычу голодные кошки. Губы юноши дрогнули в ответной улыбке, и он отвёл взгляд. «Что ему нужно? Чего он выжидает? Может быть, он хочет, чтобы я заговорил с ним первый?» Профессор словно прочёл мысли юноши и облегчил ему выбор:

– Герман, видишь ли, я давно наблюдаю за тобой в стенах института, и твои успехи радуют меня, как твоего завкафедрой в первую очередь. Твоё рвение к учёбе и мастерство письма заслуживают отдельной похвалы! К слову, Михал Саныч, преподаватель риторики, до чего же въедливый и жадный до деталей преподаватель, но даже он отметил твои старания! А среди сокурсников тебя называют «каллиграфом» и «журавлиным пером» за твои чистейшие конспекты и чуть ли не дерутся за них! Ты знал об этом? Во-о-от! Потому что твоё превосходство их… пугает. Не даёт им покоя… Мне будет очень жаль, если наша прекрасная кафедра лишится такого студента, как ты, Герман. – Последнюю фразу профессор произнёс вполголоса, и Гера чуть наклонился вперёд, чтобы её расслышать, но из покосившейся чашки прямо на плед полился чай.

– Боже, простите! Я такой неуклюжий! Мария Григорьевна очень рассердится!

– Главное, что твои брюки не запачкались! – Чехов махнул рукой и подлил обеспокоенному юноше немного чаю. – Ищи в каждой ситуации, даже в самой безнадёжной на первый взгляд, свои плюсы! Это великое благословение ума!

– Платон Николаевич, спасибо вам за добрые слова, я, правда, стараюсь! Учёба в институте для меня сейчас очень важна, вы это знаете. Я не просто хочу стать рядовым журналистом, я хочу принести пользу обществу, хочу поднять насущные и неразрешённые проблемы в нашей республике, в нашей стране. Но… мне столько ещё предстоит узнать, подтянуть, доработать. И я сделаю всё для этого, не сомневайтесь!

– Я в тебе не сомневаюсь, Герман. Именно ты прославишь наш институт и наш край!

– Ну что вы, Платон Николаевич! Я не… могу так смело утверждать. Да и я не нуждаюсь в славе, понимаете? Мне кажется, что любой талантливый человек нуждается не в славе, а в народном признании. Да и слава может быть дурная! А я бы хотел, чтобы мои родители мной гордились.

– Это бесспорно так, мальчик мой! Признание общества очень важно, без одобрения народа подняться на ступеньку выше будет тяжело. Даже если тебя сам Первый секретарь ЦК КПСС одобрит, твои идеи и кандидатуру! Народ раз стерпит и смирится, второй раз смолчит, но в третий раз уже поднимет бунт… Нельзя пренебрегать доверием нашего народа. Прости за столь экспрессивное отступление! Но позволь спросить: как у тебя складываются взаимоотношения со сверстниками?

– Ну что ж, если вы так пристально за мной наблюдаете в стенах института, то наверняка заметили, что я постоянно один. Точнее, я постоянно за учебниками и конспектами, что-то читаю, повторяю, изучаю… Мне не до дружеской болтовни с кем-то. А в общежитии так вовсе меня избегают. Но я сам виноват, не выстроил с начала года доверительных отношений ни с кем из ребят. Только наша староста, Люба Михалёва, ко мне очень добра и внимательна. И я отвечаю ей тем же.

– Социализация, друг мой, очень важна в работе журналиста! И не просто умение выстраивать грамотный диалог, но и навык знакомства с человеком! Ты должен держаться уверенно, даже немного нагло, до тех пор, пока не начнёшь говорить. Но тебе предстоит этому научиться, это не так страшно. Главное – сноровка и опыт! Но, доверясь своему многолетнему опыту, позволь поинтересоваться: наверняка у такого закрытого человека, как ты, есть прекрасный навык общения с другими живыми организмами? С животными, например? – Чехов улыбнулся и подлил коньячку себе и остановился над чашкой Германа.

– Вы знаете, с животными я тоже особенно не лажу. Я очень их люблю, у нас постоянно в детстве были коты и собаки, когда был жив ещё мой отец. Кстати, он обожал садоводство и проводил уйму времени в нашем огороде и фруктовом саду! Даже высаживал целые клумбы у нашего дома, а потом ухаживал за ними…

– Надо же? – Профессор удивлённо вскинул брови и убрал бутылочку под столик. – Наверняка и тебе передалась эта страсть к цветам и деревьям?

– Знаете… – Герман задумчиво поднял свой взор и обвёл глазами высокий потолок, на котором танцевали блики от камина. – Отнюдь нет. Я так и не научился ухаживать за растениями так искусно, как он. И не посадил в жизни ни одного дерева. Но что я могу предложить сейчас? Уход за растениями, цветами и деревьями в одиночку – ответственное и трудоёмкое занятие, и предполагает целый отряд добровольцев с необходимым инвентарём. Чтобы посадить одно деревце, нужны как минимум две пары рук. Чтобы ухаживать за ним ежесезонно – нужно быть рядом как минимум первые годы, чтобы удобрять его, дабы оно окрепло, защищать его от лап и клыков зверей, дабы его ствол и ветви выросли правильно. Эх, сколько всего я ещё не совершил… Надеюсь, мне удастся исправиться в будущем.

– Я знаю, как ты любишь природу, мальчик мой. В своих статьях ты часто упоминаешь о том, что у любого растения есть разум. И не просто коллективный, а свой, собственный. И они могут мыслить, разговаривать… общаться с нами. Это так?

– Откуда вы… – Герман занервничал, ёрзая в кресле, но профессор тут же поспешил его успокоить:

– Катерина Львовна показала мне парочку твоих работ, Герман. Ты разве забыл об этом? И в этом нет ничего дурного, она хотела для тебя только блага.

– Я действительно забыл об этом… – Юноша потупил взор и почесал затылок. Его волосы были ещё влажными от дождя, а голова тяжёлой и немного затуманенной. – Кажется, ваш бальзам меня совсем обезоружил… Простите.

– Моя жена, Аннушка, была удивительной и неординарной женщиной, Герман. Я тебе принесу её фото… Так вот, она тоже, как и ты, была убеждена в том, что у каждого цветочка, у каждой травинки, а уж тем более у дерева есть сознание! И она – ты никогда не поверишь! Она разговаривала с ними! Бьюсь об заклад, что твой батюшка тоже с ними вёл беседы?

– Э-э-э, я не знаю, я почти не помню отца… – Герман растерянно смотрел на фотографию белокурой женщины, которую уже видел в кабинете Чехова. Сердце его тревожно заколотилось. – Ваша супруга очень красивая. У неё такие добрые глаза и лучезарная улыбка. Наверняка она была прекрасной женщиной!

– Она есть и остаётся прекрасной женщиной, Герман! – отметил профессор и закинул в рот дольку лимона, после чего поморщился и снял очки. – Просто сейчас не живёт дома…

– Простите, Платон Николаевич! Я не знал, не хотел вас обидеть! – виновато затараторил юноша и протянул фото в рамке Чехову. Тот взял его в руки и долго смотрел на него, будто вглядываясь в глаза любимой женщины. Лицо его смягчилось и просветлело. У Германа пересохло в горле, и он поспешно сделал очередной глоток чаю. Но горло словно обожгло чем-то колючим. «Когда он успел подлить ещё?» Он быстро потянулся к пирогу, и его вишнёвый аромат и сливочный вкус вернул Геру в чувства.

– У неё был дар, друг мой. Очень редкий и прекрасный, как и она сама… – После этих слов Гера поперхнулся кусочком пирога, но Чехов лишь спокойно подлил ему чаю и жестом попросил отпить. – Она разговаривала со всеми растениями и, что самое интересное, они ей отвечали! Немногие об этом знали, ведь её могли счесть за умалишённую. Да и не каждый человек это поймёт и примет. Люди отвергают то, что им непонятно, чуждо и страшно. Поэтому она всегда рисковала стать изгоем… Но мне она открылась практически сразу, на второй месяц нашего знакомства. В поместье её семьи был восхитительный яблоневый сад с крымскими розами, к слову – её любимицами. И она каждое утро здоровалась с ними, как с людьми. И подруг у неё не было, потому что болтала она и делилась секретами исключительно с розами. Даже меня познакомила с ними – представляешь?! А вдруг они меня не одобрят, ха-ха! Я тогда думал: она просто с чудинкой или действительно их слышит? А вдруг это… шизофрения, не дай бог! Я тогда не на шутку перепугался…

Герман жадно ловил каждое слово профессора, и его сердце каждый раз ёкало. Но он не мог поверить своим ушам: неужели тот говорит правду? «Не похоже, что он пьян вдрызг… Но похоже, что я пьян. А вдруг… Не-е-ет, не может быть! Он проверяет меня! Он может догадываться, но не знает наверняка! Я запутался… Что же мне делать? Молчать и отпираться до конца? Или… Нет, я не смогу! Я никогда об этом не говорил! Никому. Никогда». Гера настолько глубоко погрузился в свои размышления, что не заметил, как профессор закончил свой душещипательный монолог. И они с минуту сидели в полной тишине, которую нарушал лишь треск поленьев и сбивчивое дыханье Бориса на лежанке у камина.

– Платон Николаевич, я даже не знаю, что и сказать! Ваша супруга действительно удивительная женщина, я таких не встречал! Вам очень с ней повезло! А где же она… сейчас?

– В санатории на Алтае…Она у меня и так была хрупкой, как хрустальная ваза, а с годами… совсем слабенькая стала. Ну ничего, минеральные воды и свежий горный воздух возрождают к жизни!

Герман притих, не решаясь вымолвить ни слова. Он в миг протрезвел, но голова его разболелась так, что нестерпимо захотелось на свежий воздух. Сняв с себя плед, он аккуратно положил его на подлокотник кресла и расчесал пальцами высохшие кудри. Чехов не сводил с юноши соколиного взгляда, цедя коньяк из чашки. Профессор действительно выжидал, словно играя с Германом, проверяя его на прочность перед тем, как сделать последний рывок. Гера чувствовал на себе испытывающий взгляд профессора, но не решался встретиться с ним глазами, потому что ощущал себя полёвкой в лапах огромного хищника. Ему казалось, что кабинет сузился до размера платяного шкафа, настолько в нём стало душно, тесно и невыносимо неуютно, что хотелось вскочить и выбежать, лишь бы не смотреть в сторону Чехова.

– Чай, поди, остыл! – В кабинет с подносом в руках впорхнула Мария Григорьевна, и Гера заметно выдохнул, облегчённо улыбнувшись ей. Чехов прокашлялся и поставил чашку на стол.

– Маша, ты как всегда вовремя, душа моя! А мы уже всё опустошили до дна! – с долей сарказма произнёс профессор и хлопнул себя по коленям.

– А Герману не пора? За окном уже стемнело, и дождик как раз перестал… – начала Мария, но мужчина недовольно её перебил:

– Ты выгоняешь дорогого гостя за порог? Сосед довезёт! Правда, Герман?

– Что вы, не хотелось бы доставлять неудобств кому-либо ещё… – Герман ненавидел себя за свой извиняющийся тон и готов был бежать прямо сейчас, но профессор лишь властно поднял руку и покачал головой:

– Мы даже не начали, друг мой! Ты только отогрелся, пришёл в себя после дождливой дороги и даже не доел свой кусок пирога! Маша очень расстроится, она ведь так старалась, ей-богу! – Чехов неодобрительно цыкнул и покачал головой, ехидно посмотрев на сестру, отчего та лишь сомкнула губы и отвела взгляд. Она поспешно убрала со столика, поставила новый чайничек и, поклонившись, покинула кабинет. Герман снова ощутил витающее в воздухе напряжение, которое хватало его за плечи и оседало каменной маской на лице, царапало шею позади. Они переглянулись с профессором, который предложил подлить горячего чайку, и юноша молча кивнул.

– Не буду тебя томить, мальчик мой! У меня есть для тебя отличная новость! Только пообещай, что никому не расскажешь? Даже своей почтенной тётушке? Итак, твоя статья заинтересовала одного из главных редакторов научно-просветительского журнала в Севастополе. Надо отблагодарить моего товарища Сафронова, который любезно согласился отправить её в несколько крупных редакций и издательств! И это возымело свои плоды…

– Да вы что?! – Герман не поверил своим ушам. – Это получается, что… её напечатают?! И когда? Что от меня требуется?

– Не торопись, мне нужно связаться с редакторским составом и уточнить все детали. Скорее всего, придётся её немного подкорректировать, убрать спорные моменты и… выпустить в люди! Всё-таки я переживаю за чувства, э-э-эм, верующих! Но это будет твой дебют, не сомневайся!

– Я… Я не знаю, как вас благодарить, Платон Николаевич! Это просто чудесная новость! Я очень рад! – Они пожали друг другу руки, после чего Чехов обеспокоенно сказал:

– У тебя до сих пор ледяные ладони, выпей ещё чаю! И доешь кусочек пирога, будь так добр! Маше будет очень приятно! И действительно, уже поздно, я спущусь – позвоню лакею Геннадию, дабы он подготовил карету.

Когда Чехов покинул кабинет, Герман победоносно сжал кулаки, а затем радостно хлопнул в ладоши, чем напугал сонного Борьку. Тот недовольно тявкнул. Юноша поспешно извинился и схватился за вилку. Он хотел загладить свою вину перед Борисом и угостить его вкусным кусочком пирога.

– Представляешь, меня на-пе-ча-та-ют! – радостным шёпотом произнёс Герман, подзывая к себе Борю, дабы его погладить. – Это будет не просто мой дебют, а начало моего творческого пути! Съешь за меня корочку, на, на!

Стоя на вымокшей террасе и ожидая соседскую машину, Герман жадно вдыхал свежий и влажный воздух, улыбаясь самому себе. Рядом стоял Чехов, укутавшись в старое пальто и папиросный дым. Он был хмур и задумчив.

– Я ваш должник, Платон Николаевич! Просите, что хотите! – воскликнул Герман, потирая замёрзшие ладони.

– Ещё сочтёмся, друг мой, ещё сочтёмся… – ответил профессор и, подойдя к перилам, покрутил головой, словно осматривая свои владения. – А помнишь черёмуху? В нашем дворе? Подле университета.

– Конечно, Платон Николаевич! В мае она роскошно цвела! Запах от неё дурманящий стоял почти всё лето…

Профессор развернулся к юноше и пристально посмотрел в его радостные глаза, а затем вполголоса строго спросил:

– Она тоже умеет разговаривать?

– Что вы имеете в виду? – Герман перестал улыбаться и замер. Чехов усмехнулся, повернулся всем телом к своему собеседнику и медленно направился в его сторону. Взгляд его был опущен, но выражал полное сосредоточение. Почти вплотную подойдя к Герману, он протянул руку для рукопожатия и сказал:

– Ты прости мне мои фривольности и остроты, не сердись на меня за угощение в виде коньячного чая! Я хотел как лучше. Пускай сегодняшний разговор, да и вечер, останется между нами.

– Как вы скажете. – Герман пожал руку профессора и почувствовал, как тот сжал его ладонь. Чехов в упор посмотрел ему в глаза, и дружелюбная улыбка сползла с его уст. Юноша отпрянул, но мужчина наклонился и прошептал ему прямо в ухо:

– Она сказала, что ты боишься меня. А зря. Мы с тобой похожи, Герман. И я хочу, чтобы ты перестал меня бояться. Так будет лучше для нас обоих. Так будет лучше для всех.

Вдали сверкнули фары автомобиля. Чехов отпустил руку Германа и отошёл к дверям. Юноша так и остался стоять на месте, не в силах двинуться. «Что это значит?! Что он имел в виду?» Его забила мелкая дрожь, дыханье участилось, а спина горела от взглядов Чехова и Марии Григорьевны.

– Увидимся в институте, Герман! В добрый путь! – выкрикнул профессор, когда Гера садился в машину. Улыбчивая Мария помахала ему рукой. Гера лишь кивнул и захлопнул за собой дверь. Геннадий что-то говорил ему, но он ничего не слышал. Он словно разучился разбирать человеческую речь, в висках отчаянно пульсировало, горло охватил спазм, и он не смог сглотнуть подступивший комок.

– Остановите… Остановите, прошу, – прошептал Герман водителю. – Мне плохо.

Юноша еле успел выскочить из тормознувшей машины, и его стошнило коньячным чаем и вишнёвым пирогом на обочину.

– Может, тебя обратно отвезти, у профессора заночуешь, коли дурно?

– Нет! Только не туда! Отвезите меня в город! И поскорей…

***

– Дедушка, что мне делать? Дай совет!

– Посмотри вдаль, что ты видишь?

Герман отвёл взгляд от деда и не увидел ничего, кроме вязкого и густого тумана, который угрожающе клубился перед ними.

– Ничего не видно… Только туман.

– Ты должен его рассеять. Своими руками, как мечом, рассечь. И тогда тебе самому всё будет ясно как белый день. А пока… успокой свою головушку, мысли не береди, сам не мельтеши. Только худо себе сделаешь!

– Дедушка, я не смогу…

– Соберись. И отважно гляди вперёд, не отводи взгляда! И не прячься в норку, ты не загнанный зверёныш! Наша порода – гордая, отважная, благородная. Обратись к травам, они тебе помогут.

В воскресное утро Герман проснулся в доме матушки. Он и сам не помнил, как назвал водителю её адрес. Но это было единственным безопасным местом для него во всём городе, да и в мире.

– А где дедушкин сбор? Который с мятой и лавандой?

– Который успокоительный? На антресоли. А зачем? Что-то случилось, сынок?

– Перед сессией нужны стальные нервы, а я совсем всё спокойствие растерял…

– Ты вчера приехал к ночи сам не свой. И толком ничего не объяснил! На тебе лица не было…

– Мам, я просто соскучился, вот и приехал! Угостишь меня своими оладушками с маслицем и мёдом?

– Куда ж я денусь! Подай мне яиц и муки с полки! Давненько мы с тобой вместе не стряпали… И не шушукались.

– А мне сегодня дедушка приснился… И впервые мы с ним поговорили как с живым. Я все его слова запомнил. Так отчётливо. Даже удивительно…

– Надо же, и что он сказал? Обычно покойники к перемене погоды снятся. Глядишь, скоро снег пойдёт! Надо бы успеть цветы укрыть и крыжовник со смородинкой, поможешь мне?

Но Герман знал, что Демьян приходил к нему во сне вовсе не к перемене погоды. Юноша так отчаянно нуждался в помощи и защите деда, что перед сном звал его чуть ли не вслух. И тот отозвался.

Гера пристально наблюдал за матушкой в горнице[1], пока та замешивала тесто для оладий. Он пытался найти хотя бы малый признак, который свидетельствовал о том, что она неважно себя чувствует. Но, похоже, тётушка была права: Софья – резвая, румяная, звонкая и весёлая. И сердце Германа успокоилось… «А может быть, на меня так благостно подействовал сбор деда?» Цветка, который недавно отозвался и сказал, что матушка давно болеет, Гера не нашёл в доме. Спросив о нём у матушки, он услышал, что она отдала часть комнатных растений соседке. Мол, у той после набега внуков не осталось почти ни одного. Все с подоконников спихнули. Сын поверил матери и больше не стал искать в ней признаков хвори. Ему хотелось устроиться за высоким столом, как в детстве, и отведать домашних оладушек с любимым земляничным вареньем, кусочком сливочного масла и горчичным мёдом. И от запаха жареных оладий у него приятно закружилась голова, а все дурные мысли тут же отступили.

После домашних хлопот и сытного завтрака Герман засобирался в общежитие. Нужно было разбудить Лёню и подготовить его к встрече с Любашей. Софья заботливо упаковала сыну с собой ароматные угощения.

– Мам, этот троглодит всё равно их у меня отнимет! – со смехом сетовал Герман. – Вместе с газетой слопает! И не подавится. Может, хоть так усвоит знания.

– Я не против! Я ж ещё пожарю, ты бери побольше, угостишь мальчишек! А то, поди, там все голодные да холодные, а тут домашнего поедят, с пылу с жару. Мне только приятно будет.

– Ладно… Мам, я ещё зайду тебя проведать, хорошо? Заодно тебе с забором помогу, а то он совсем покосился. Ты ж меня о помощи никогда не попросишь, а зря!

– Ой, да какая помощь! – Софья махнула рукой. – Тебе и без того забот хватает! Учиться нужно, готовиться к экзаменам. Себя береги, сынок…

– Отец бы меня не понял, мам… Отчитал бы меня! Теперь я за него, понимаешь? – сказал Герман и обнял мать. Ему не хотелось уходить, но время нещадно подгоняло.

В комнате Лёнька ещё сладко сопел. Гера подкрался к нему на цыпочках и поднёс к лицу промасленный свёрток с домашними оладьями, силясь не рассмеяться. Через минуту Лёня сглотнул, облизнулся, как кот, и начал принюхиваться. И тут Герман не выдержал и прыснул со смеху.

– Ты чего там удумал, журавль? – недовольно пробурчал сонный Лёня и зевнул. – А чем так вкусно пахнет? Кто-то блинчики жарит на этаже?

– Вставай! И угощайся домашними оладьями! И побыстрей, потом со мной в парк пойдёшь – дело есть. Важное! Если откажешься – оладий не получишь!

– Ну, если только за оладьи… Я готов! Неси кипятильник.

По дороге в парк Лёня неистово выпытывал у Германа, что же за дело такое срочное появилось и для чего понадобилось брать его с собой. Обычно по воскресеньям Леонид просыпался около полудня, отсыпаясь за всю неделю, а тут сосед разбудил его в десять утра без зазрения совести. Ну хоть оладушками угостил и то хорошо. Герман, в свою очередь, пытался сохранить интригу до самого конца, поэтому не сдавался под напором Лёни. Хотя и обещал, что тому очень понравится эта прогулка. И Лёня сгорал от любопытства.

– Погоди, а это не… Люба? Вон, у ворот стоит в жёлтом пальто? – Лёня остановился и заметно занервничал, а Герман прищурился и удивлённо выдал:

– И правда она! Вот так встреча! Как думаешь, откуда здесь она? Да ещё и такая нарядная, а?

– Так, ты мне это… зубы-то не заговаривай, театрал! Я твоё враньё за версту чую! Это ты меня сюда для свидания с ней притащил? И мне ничего не сказал, значит, да?! – Возмущение Лёни нарастало с каждой секундой, а Герман лишь удивлённо хлопал глазами, переводя непонимающий взгляд с Любаши на Леонида.

– Она идёт сюда, молчи! Веди себя достойно, дурак! – Герман хлопнул его по груди, косясь в сторону Любы. Лёня снял шапку и наспех пригладил волосы, а затем одёрнул куртку, поправив свитер под ней.

– Ребята, что вы тут встали как вкопанные! Мы же у ворот договорились встретиться, разве нет? Здравствуй, Лёнь! – Девушка протянула руку Леониду, и тот широко улыбнулся, взяв её ладонь. Герман кивнул Любе в знак приветствия.

– Повезло нам с погодой сегодня, правда? – радостно молвил Гера и подмигнул Леониду, который свирепо посмотрел на него. – Солнце скоро все лужи высушит и ветер притихнет! Прямо настоящая весна, да? Айда в парк, прогуляемся? Не стоять же здесь как истуканы!

Все втроём двинулись от ворот по мокрой дорожке в глубину парка, Герман пошёл впереди, а Люба с Лёней поплелись сзади, поглядывая друг на друга то ли с опаской, то ли с интересом. Гера чувствовал нутром, как Леонид хочет его прибить, но решил, что делать это при свидетелях он точно не станет. Любаша вскоре догнала Германа и пошла по левую руку от него, а Лёня пристроился по правую сторону, недовольно сопя. На лице инициатора прогулки блуждала довольная улыбка. Он первый решил разбить обоюдное молчание:

– Ну что, у кого какие успехи в учёбе? Как подготовка к сессии проходит? Признавайтесь, кто ночами не спит?

– Ты! – сердито послышалось справа. – Это ты мне спать мешаешь, сидя за своими учебниками до утра. Хоть бы фонариком светил, а не лампой.

– Надо же! А я думала, что наоборот – ты Герману мешаешь готовиться к лекциям, – отозвалась Любаша. – А ты вообще готовишься к сессии, Лёнь?

– Готовлюсь, а толку? В одно ухо влетает, в другое, эх…. Вылечу и вылечу – не я первый, не я последний! Устроюсь на работу с ночлежкой, пойду в спортивную секцию или в спортивный клуб при институте, продолжу заниматься бегом и футболом. Зимой – на лыжи встану. Или в «Буревестник»[2] попрошусь, там спортсменов не обидят! Скажу, что я бывший студент. Глядишь, а там и на Всесоюзный парад физкультурников на Красной площади попаду.

– Лёнь, ты же так хотел поступить в институт! И то не с первого раза смог это сделать! И теперь так быстро отказываешься от своей мечты? Причём собственноручно! – не унималась Люба, но Лёня лишь отмахнулся. – Это, конечно, похвально, что ты занимаешься спортом так рьяно, я знаю столько о подвигах спортсменов на фронте, но… Война позади, нужно за ум всё-таки браться и совершать подвиги в учёбе. И с такими данными тебе надо было поступать на кафедру физического воспитания или в физкультурный техникум! Там тебе куда интереснее было бы учиться.

– Я вообще ради матери поступил. Именно в институт, как она и хотела – на естественно-географический факультет. Она меня уговаривала чуть ли не плача. Мол, я единственный в семье буду с высшим образованием, выбьюсь в люди, устроюсь в городе, не сопьюсь, стану кем-то кроме тракториста. Так что не моя это мечта… Но обратно в село я не хочу, там хоть и нужны сильные мужские руки, но матери я и так помогать буду! Но как представлю, какое будущее там меня ждёт, аж тошно становится. Тут, в городе, в институте – жизнь бурлит! Мне каждый день хочется вставать и бежать: на лекции, хоть и носом там клюю; на спортивные секции, чтобы поплавать и размяться, а глядишь – и добежать первым до финиша; в студенческий театральный кружок, в котором выходишь на сцену, забываешь слова и над тобой не смеются, а подсказывают и хлопают по плечу; в буфет, где в который раз берёшь в долг стаканчик кофейку; в читальный зал, в котором все шушукаются между собой, дабы рассказать последние сплетни…

Герман шёл рядом, слушал своего товарища и думал: «Надо же, у Лёни такая насыщенная студенческая жизнь… А ведь в одном общежитии он живёт на полную катушку. А что же я? Одни лишь учебники, конспекты и записи в личный дневник… Даже свои статьи о растениях забросил. Одна Любаша еле-еле меня уговорила поучаствовать в создании стенгазеты, дабы сплотиться с остальным коллективом, познакомиться лучше с ребятами… Может быть, стоит взять пример с Лёни?» Погружённый в свои думы, он и не заметил, как замедлился, а ребята, увлечённые разговором, ушли вперёд. Они шли быстро, бок о бок, и оживлённо жестикулировали, наперебой болтая о своём, о студенческом. И сейчас казалось, будто понурый и задумчивый парень в громоздком отцовском пальто и красном вязаном шарфе – здесь третий лишний. Наконец, он поднял голову и посмотрел им вслед. Низенькая и аккуратная Любовь в канареечном замшевом пальто, в голубой беретке, из-под которой торчали две длинные косички, напоминала скорее школьницу, нежели студентку. Она почти бежала за своим собеседником, семеня ножками в чёрных сапожках, которые явно ей были не по размеру. И Леонид – крепкий и высокий, в пепельном свитере и в синей спортивной куртке, руки спрятаны в карманах широких полосатых брюк – напоминал старшего брата семенящей рядом девушки. Но у Германа, наблюдавшего за ними со стороны, они вызвали лишь умиление и улыбку, настолько они были разными и одновременно – увлечёнными друг другом. И сам того не замечая, он подошёл прямо к ясеню, в котором был заключён дух пропавшего без вести солдата – Семёна. Гера не хотел терять ребят из виду, но не мог упустить шанса «поговорить» с ним и передать весточку от живого отца.

– Здравствуйте, Семён! – поздоровался Герман, не надеясь на ответ. – А я с вашим отцом виделся, с Мироном Павловичем! Он в хорошем здравии, правда, одинокий совсем… Ваша супруга не навещает его и не привозит внуков повидаться с дедом. Это печально, он не заслуживает такого на старости лет. И я так и не понял, какую посылку вы должны были передать. Тем более лично в руки. Но я надеюсь в скором времени это выяснить! Обещаю, что помогу вам!

Герман услышал, как его зовёт Люба, и поспешно попрощался. Ему не хотелось, чтобы заметили, как он разговаривает с деревом.

«Передай отцу, что мои дети остались сиротами. Вели их найти и забрать к себе. Я обязан прийти к тебе во сне в скором времени, иначе шанса больше не будет. Ты должен отправиться к моему отцу, я буду ждать тебя там».

Но Герман уже не услышал слов Семёна, он побежал навстречу ребятам.

– Мы тебя уже потеряли, Гера! А говорил, что это не свидание, а всего лишь дружеская прогулка! – нарочито недовольным тоном сказала Люба, от чего Лёня смутился, запустив ладонь в светло-русые волосы, и прокашлялся. – А мы с Лёней договорились, что я помогу ему с некоторыми предметами, благо некоторые у первокурсников совпадают, а он поможет нам по весне кровлю починить! И научит меня кататься на коньках, и поможет встать на лыжи. По-дружески, правда, Лёнь?

– Только так и никак иначе! – бодро констатировал парень и протянул ладонь Любе для рукопожатия, но тут же убрал: – Девчонкам руки не жмут, извините.

– Девчонок на руках носят? – весело предположил Герман и хлопнул товарища по плечу, а затем обратился к сокурснице: – Люба, ты наша спасительница! Вот откуда в тебе столько терпения и добра? Тебя наверняка ценят в доблестных рядах комсомольцев?

– К вашему сведению, товарищи, дабы вступить в доблестные ряды комсомольцев, нужно не просто запомнить наизусть положение из Устава ВЛКСМ, понимать принципы организационного строения союза, но и регулярно заниматься спортом! А как иначе подготовиться к труду и обороне? А в спорте у меня большой пробел. В этом-то мне Лёня и поможет.

– Ну, до комсомольца мне, конечно, далеко! Я даже гимн запоминаю с трудом. Но спортсменку из тебя сделаю на раз-два!

– Как же я рад за вас! Одна – комсомолка, другой – спортсмен! Ну просто загляденье!

– Эй, на что ты намекаешь, Герман? – сердито выкрикнула Любаша и поджала губы. – Я не могу пройти мимо Лёниной беды, хочу искренне помочь, а ты шутишь над моей добротой!

Лёня плюнул на кулак и показал его Гере, от чего юноша поднял руки вверх и выкрикнул: «Сдаюсь, только не бейте!»

– Любаша, а ты знала, что у нашего книжного червя зазноба появилась, а? К которой он после занятий бегает? – прищурившись, громко выдал Лёня. Герман остановился перед Леонидом и метнул в него злобный взгляд.

– Что?! Да ты врёшь? – взвизгнула Люба и подпрыгнула на месте, взметнув косичками. – Герман, это правда? Почему ты мне ни слова не сказал? Тоже мне, друг называется!

– Нашла кого слушать! Это он мне в отместку ляпнул не подумав. Лёнь, это неправда, не вводи людей в заблуждение.

С минуту ребята пререкались друг с другом, пока Люба наблюдала, как бледное лицо Германа краснеет с каждой минутой всё больше и больше. И тогда девичья чуйка её не подвела.

– Товарищи, я хочу мороженого! – крикнула Люба, сложив ладошки рупором. – Кто принесёт мне первый рожок, того возьму в дружинники!

– Куда-куда возьмёшь? – Лёня непонимающе уставился на Любашу.

– Товарищи, это, между прочим – очень нужный городу, и нашему университету – добровольный отряд! Это доблестные рыцари, которые твёрдо и уверенно стоят на страже общественного порядка! В Ленинграде, вон, уже такие имеются, а мы чем хуже? Лёнь, пойдёшь в первую народную дружину, а? Я за тебя замолвлю словечко в деканате…

– Хм, а мне такое занятие, как раз, по душе! Буду не только в общежитии всех строить! Ха, пущай меня и в университете, и в городе боятся и уважают!

Лёня ломанулся со всех ног к ближайшему киоску, а Герман остался наедине с Любой.

– Обещай, что расскажешь о ней как-нибудь! Я в нетерпении! И так уж и быть – обижаться не буду!

– Никакой зазнобы у меня нет! Я просто занимаюсь с одной девушкой трижды в неделю. Она хочет поступать в следующем году на наш факультет. По доброте душевной, как и ты. Но ничего более. Не знаю, что там этот выскочка себе придумал. Но ничего, я с ним поговорю!

Люба загадочно захихикала и подбодрила друга, поправив вязаный шарф на его шее.

– Смотри, у этого балбеса даже денег на рожок нет, пойду его выручать, – пробубнил Герман и побрёл в сторону отчаянно машущего Леонида.

– Ты настоящий друг, Герка! – крикнула ему вслед Любовь.

Вместо часа дружная троица провела в парке куда больше времени, обсуждая погоду, сокурсников, преподавателей и планы на новый год. Они были полны надежд, энтузиазма и веселья. Герман ловил себя на мысли, что давно так не смеялся и не отдыхал душою. Предыдущий вечер настолько его обескуражил и испугал, что сегодняшний день был настоящим подарком. И снова казалось, что прошлый вечер был лишь дурным сном. Но властное рукопожатие профессора юноша ощущал снова и снова на своей ладони, а слова Чехова звучали в его голове заезженной пластинкой.

Ему не хотелось, чтобы этот день заканчивался, но вскоре солнце перестало пригревать, и Любаша начала мёрзнуть. Леонид вызвался проводить её до автобусной остановки. Герман остался в парке один, размышляя, как ему поступить дальше. «Любопытно, а Олеся сегодня работает в цветочной лавке? Если нет, то где она сейчас? Чем она занимается, о чём думает, как чувствует себя?» Его ноги будто сами несли его к ней, хотя от парка до цветочной лавки нужно было добираться на автобусе, путь не близкий. Но возможность оказаться в этот вечер рядом с Олесей грела его сердце и пленила душу. Ему хотелось просто увидеть её, даже не говорить… Но сегодня воскресенье, а это значит, что увидятся они только в ближайшую среду. А до этого они виделись несколько дней назад, потому что она сильно была загружена в лавке и немного приболела. Но сейчас Герман ощущал острую потребность в ней, как бы ни старался противиться этому чувству. Накануне ему было настолько невыносимо в кабинете профессора, что хотелось бежать пешком до самого города, а сегодня ему хватало сил, чтобы едва плестись по пустынным парковым дорожкам. Он бы мог отправиться в общежитие, дабы сесть за конспекты или недописанную статью, или к матушке, чтобы побыть с ней лишний вечер, или к тётушке, чтобы обсудить с ней странный диалог с Чеховым. Но он не мог… «Тётушка не любит, когда я прихожу к ней без предупреждения, всё-таки она имеет право на личную жизнь в свой единственный выходной. Да и она не знает о моём даре. И не узнает. Я дал слово деду, что не буду раскидываться этими знаниями налево и направо». В детстве, когда ему нужен был совет, он шёл не к людям, а к мудрым деревьям… «Точно! Черёмуха! Я должен спросить у неё, что случилось. Она должна дать мне совет!»

В начале декабря такие хрупкие листопадные деревья, как черёмуха, могут впасть в спячку до начала цветения, то есть до конца апреля. Но у Германа ещё был шанс, ведь на улице стояла тёплая моросящая погода. Юноша спешил. К институту он подоспел уже затемно, и во дворе было пустынно и тихо. Раздвоенный ствол черёмухи был в тени, а оголённые веточки сиротливо тянулись в стороны, будто навстречу юноше.

– Ты спишь? – спросил запыхавшийся Герман. – Мне нужно с тобой поговорить! Ответь прошу тебя…

Но тут из дверей института показалась фигура. Герман вгляделся и понял, что это женщина. А затем его вовсе осенило:

– Тётушка? Что ты делала в институте? Тем более в воскресенье вечером?

– Поплавский? – Казалось, что Катерина вовсе не ожидала застать племянника в институтском дворике. – Нужно было подготовиться к заседанию кафедры, а машинка только на работе! Я буквально на пару часов заскочила! Проводишь меня до дома?

«Он наблюдает за тобой! – послышалось позади. – Он всё знает о тебе. Будь осторожнее!»

Герман задрал голову и наткнулся взглядом на профессора, стоящего в окне своего кабинета. Его силуэт выглядел грузно и мрачно. Чехов улыбнулся юноше и помахал рукой.

– Ты что, встречалась с ним? – недоумённо спросил Герман, не сводя глаз с профессора. – Вы говорили с ним обо мне?

– Бог с тобой, Герман! С какой стати? Я же тебе сказала, что была в институте из-за пишущей машинки! А Дубровин был уже в своём кабинете. Мы обсуждали предстоящее заседание.

– Так я тебе и поверил! – выпалил Герман. Он почувствовал, как взгляд сверху прожигает ему макушку, и ему снова захотелось бежать. Но юноша сдержался.

– Так ты меня проводишь? Давай по дороге поговорим? – Катерина взяла племянника под руку и обеспокоенно заглянула ему в лицо: – С тобой всё в порядке? Ты выглядишь ужасно, будто ночь не спал.

– Пойдём, – сухо ответил Герман и кинул прощальный взгляд наверх. Но в окне уже не было никого. Даже свет не горел. Будто до этого там стоял призрак.

Когда институтский двор опустел, к черёмухе приблизился курящий профессор. Он долго смотрел вслед Катерине и Герману, будто ожидая их обратно, пуская в декабрьский воздух клубы папиросного дыма.

– Ты зачем с ним говоришь? Я давал тебе такое право?

«Я не сказала ничего предосудительного. Просто поздоровалась. Мы с ним успели подружиться, вы же знаете», – оправдываясь, ответила черёмушка.

– Я твой хозяин. Ты должна быть на моей стороне. И не болтать лишнего. Мне не составит труда срубить тебя в случае непослушания.

«Но он никогда вам этого не простит… Хозяин».

– Это мы ещё посмотрим. Он будет не просто на моей стороне, он станет уговаривать меня взять его под моё крыло.

[1] Чистая половина крестьянской избы.

[2] Добровольное спортивное общество, которое объединяло студентов и профессорско-преподавательский состав большинства вузов СССР. Создано в 1936 году и прекратило своё существование в начале 1990-х годов.