Заложник дара Глава десятая

Симферополь, 21 октября 1957 года

Профессор внимательно и выжидающе, словно домашний кот, наблюдал за суетливыми движениями Катерины. Та порхала по его личному кабинету, аки колибри: открывая и захлопывая дверцы архивного шкафа, торопливо перелистывая бумаги в папках, время от времени изящно сдувая выбившуюся из высокой причёски прядь. Она вовсе не подозревала, что уже давно находится под прицелом цепких мужских глаз.

– Где же этот протокол… – шептали её губы, а глаза сосредоточенно бегали по строчкам.

– Брось ты, наконец, эти пыльные бумажки! – откинувшись на спинку кресла, нетерпеливо проговорил Чехов. – У тебя что, нет дела поважнее, чем поиски иголки в стоге сена?

– Платон! Как будто мне одной нужен этот проклятый протокол?! – сердито выдала Катерина, не поднимая глаз. – Это же ты мне поручил найти его перед заседанием кафедры!

– Я поручил тебе найти протокол вчера, – равнодушно ответил он. – А сегодня… мне он уже не интересен. Да и заседание кафедры я перенёс на неделю вперёд. – Профессор снял пенсне и вытянул обе руки, жестом прося Катерину подойти. Та с раздражением кинула стопку бумаг на стол и повернулась к Чехову.

– Намекаешь на то, что я ни на что не способна? Ну конечно! Я же постоянно что-то теряю! – скрестив руки высоко на груди, заключила она.

– Боже правый… Когда я это сказал? – профессор разочарованно уронил руки на колени. – Ты способна разве что раздуть огромного слона из крохотной мушки! Так, я ничего не хочу слушать! Подойди ко мне…

Катерина Львовна, переминаясь с ноги на ногу, долго не решалась сделать шаг навстречу. Она с напускным равнодушием наблюдала за тем, как его ладони настойчиво манят её к себе. Ради приличия она выждала ещё пару мгновений и, задрав острый подбородок и громко выдохнув, сжалилась над профессором.

– Почему ты такая настороженная в последнее время? И неприступная, а? – спросил Чехов, обеспокоенно вглядываясь в её красивое обиженное лицо. Его руки аккуратно обхватили Катерину за талию, а её ладони мягко легли сверху, хотя отстранённый взгляд женщины был устремлён в окно. – Неужели пока старого солдата не было в строю, тоска не ранила ваше юное сердце?

– Не в этом дело… – тихонько обронила она и серьёзно добавила: – Я просто устала.

– Устала?.. Но от чего? От работы?

– Нет, работа тут ни при чём. Я устала от того, что нам приходится прятаться, как подросткам. И ещё, Платон: мне совсем не хочется водить своего племянника за нос.

– Постой… Не всё сразу! Мне казалось, что тебе нравится чувствовать себя юной и влюблённой. А главное – желанной! И с чего ты вообще решила, что водишь кого-то за нос?

– Вот именно, что поначалу это всё было заманчиво и необычно. – Катерина убрала его ладони со своей талии и присела на край стола, строго поглядев на Чехова. – А сейчас этот служебный роман выглядит неуместно. А лгать Герману уже выше моих сил. Зачем я это делаю? Ради чего? Ладно, наша с тобой тайна. Я была готова хранить её и дальше. Но зачем ты просишь меня врать племяннику?

– Та-а-ак, недолго, значит-с, на нашей улице музыка играла… – Чехов схватил пенсне со стола и увенчал им лоснящийся нос, дабы придать своему виду пущей солидности. – Катерина, послушай меня внимательно: я очень рисковал, когда заводил этот «неуместный», как ты выразилась, служебный роман. И, к слову, рисковал многим, не только креслом заведующего кафедрой. И помнится, мы условились о том, что пока это останется между нами. Так?

– Так! Но я и не подозревала, что эта молчанка затянется на годы!

– На годы?! – Казалось, Чехов поперхнулся её словами. – Дорогая моя, в твоём прелестном женском мирке время движется особенным образом? Чтобы ты знала: нашему роману исполнится год лишь в декабре!

– Ах, в декабре?! – Катерина театрально всплеснула руками. – Месяцем больше, месяцем меньше, да какая разница?! Я уже почти год молчу как рыба! Ты думаешь, что я и дальше буду играть в эти игры?

– Нет, а что ты предлагаешь?! Взяться сейчас за ручки, вприпрыжку выбежать в коридор и объявить всем о нашей помолвке? Во всеуслышание, да? А ничего, что я до сих пор женат? Ты вообще подумала о том, как это отразится на моей репутации?

– Вот именно, Платон! Ты до сих пор женат! Нет, я, конечно же, всегда знала об этом, но надеялась, что сие положение исправимо…

– Исправимо что?! – нетерпеливо перебил женщину Чехов, подавшись всем телом вперёд.

– Твоё семейное положение, – твёрдо ответила Катерина.

Профессор с силой откинулся на спинку кресла и закусил нижнюю губу, оскорблённо отведя взгляд в сторону. На его блестящем широком лбу выступила испарина, а небритые щёки раскраснелись. Глаза же словно остекленели и не двигались, впившись в пол. По лицу его бродило негодование на пару с закипающей злобой.

– Нет, тебе и правда, будто семнадцать лет…– горячо проговорил профессор, не глядя на Катерину. – Ты ждёшь, что я одним махом решу все свои проблемы и поведу тебя под венец.

– Господи, да при чём тут это?! – не выдержала женщина. – А ты меня спросил, хочу ли я под венец? Я хочу, чтобы ты, в первую очередь, был свободным мужчиной! Чтобы я могла со спокойной душенькой быть с тобой и не бояться чужого осуждения, понимаешь?

– Ах, так вас, голубушка, совесть замучила, да? – с издёвкой произнёс Чехов, пристально глянув на обескураженную Катерину. – Боишься, что народ тебя заклюёт, когда узнает, что ты крутишь шашни с женатым гражданином? Да ещё и неся столь благородную службу?

– Вот именно, что кручу шашни! Это вовсе не служебный роман… И даже не любовная интрига. А… – Катерина замялась, собираясь с духом: – а издевательство над чувствами влюблённой женщины!

– А на меня, значит, можно спустить всех собак, верно? Да волна слухов захлестнёт меня так, что я могу не только доверия партии лишиться, но и своей уважаемой должности! Которую я завоёвывал, между прочим, целых пятнадцать лет! А тебе есть что терять, дорогуша? Кроме протёртого кресла в приёмной кафедры и подачек профсоюза?

– Ну, знаешь ли… – Катерина растерянно подбирала слова, поджимая губы в тщетных попытках сдержать слёзы. – Это… это уже слишком. Я многое могу стерпеть, но только не служебную пощёчину. Ты действительно считаешь, что я ни на что не способна. Да, я протираю юбки в этом институте вот уже почти десять лет. А кто я? Всего лишь бывшая школьная учительница! В своё время бесхребетная и молчаливая, зато безропотная! Удобная работница, да? А сейчас я довольствуюсь путёвками в санаторий для стариков, ведь на большее у меня никогда не хватит зарплаты…

– Ты дура? – не выдержав, Чехов постучал указательным пальцем по виску. – Ты знаешь, сколько людей мечтают оказаться на твоём месте?

– Да, я дура! Мне действительно нечего делать в высшем учебном заведении! – как заведённая, затараторила Катерина. – Сейчас же пойду и напишу заявление по собственному желанию… – она развернулась, чтобы уйти, но профессор поймал её за запястье и дёрнул на себя.

– Угомонись! Сейчас же! – приказным тоном вскрикнул он, оглянувшись на неплотно закрытую дверь. – Твой главный недостаток лишь в том, что ты слышишь только то, что хочешь! Но эта дурь испокон веку укоренилась во всех женщинах! Но в остальном ты прекрасный квалифицированный работник, который трудится на благо образования! И тебя ценят в педагогическом обществе и, безусловно, ценю я! Тебя обожают коллеги и студенты, ты же это знаешь! Ты можешь найти общий язык с любым человеком! Ты – лицо моей кафедры. Всегда опрятная, выдержанная, воспитанная, умная, в конце концов…

– Почему ты назвал меня умной в последнюю очередь? – перебила его Катерина.

Профессор оторопел.

– Послушай, меня сейчас Кондратий хватит! Прямо в рабочем кресле! И всему виной будешь ты, Катерина! – отбросив её руку, со злостью процедил он. – Ты чего добиваешься?!

Катерина Львовна глубоко и прерывисто вздохнула, прикрыв глаза. Отточенным движением она поправила причёску и одёрнула приталенный кремовый пиджак. Казалось, ещё мгновение – и она разрыдается прямо в кабинете Чехова. Но вспышка гнева, которая обуяла профессора, тут же привела её в чувства. Впрочем, как и всегда.

– Платон, я понимаю, о чём ты говоришь… – спокойным смиренным тоном произнесла она. – Сейчас не время и не место для обсуждения столь откровенных тем. Поверь, я тоже боюсь пересудов за нашей спиной… Я беспокоюсь на только за свою репутацию, но и за твою. Я не желаю, чтобы наш… кхм, наши нерабочие отношения ударили по твоей карьере и жизни. Но ты же прекрасно знаешь, что шило в мешке не утаить.

– Если мешковина довольна прочна, а шило затуплено, то нам нечего бояться… – мрачно проговорил профессор.

– Ты о чём? – непонимающе переспросила Катерина, но Чехов лишь отмахнулся от вопроса и, смягчившись, взглянул на неё.

– Я всё понимаю, Катя. Но и ты войди в моё положение. Я не могу сейчас подать на развод. И на то есть веские причины. О которых я много раз тебе говорил…

– Отношения с дочерью и недуг жены? – как можно спокойнее спросила женщина, но в её глазах промелькнуло подозрение.

– Именно. – обречённо произнёс Чехов и снял пенсне. – Тася меня уже вычеркнула из своей жизни, а после официального развода так и вовсе меня распнёт… А во мне всё ещё теплится надежда на то, что она меня примет. Она ведь, дурёха, считает себя сиротой при живых родителях! Знаешь, каково мне, отцу, это осознавать?

– Но ведь твоя жена не приходит в себя вот уже столько лет. И мы оба знаем, что она никогда не станет прежней.

– Незачем мне об этом напоминать каждый раз… – с недовольством сказал профессор, поморщившись.

– Прости… Прости, Платон.

– Психиатры мне твердят то же самое. Она никогда не признает ни меня, ни дочь. Как врачи мне объяснили, её личность просто… закована внутри функционирующего тела. Я лишь плачу за её содержание в лечебнице. За дорогие лекарства, за процедуры, за психотерапию… За человеческое отношение, в конце концов. Ведь несмотря на то, что случилось, она подарила мне лучшие годы своей жизни. Она подарила мне дочь. Это всё, что я могу для неё сделать… Понимаешь?

В кабинете повисла неловкая томительная пауза. Катерина в который раз с жалостью смотрела на поникшего профессора. Тот с каждым мгновеньем становился мрачнее тучи. В его и без того грустных глазах, словно в озере, отражались обречённость и печаль, а уголки потрескавшихся губ подёргивались, словно от беззвучного плача. И женщине в который раз стало совестно за свою поспешную грубость, неуместный напор и крик. Её женские капризы показались ей издёвкой над семейной трагедией мужчины, которого она по-настоящему любила и уважала. Недолго думая, Катерина подошла к профессору со спины и, прильнув, обняла его за опущенные плечи. Чехов прижался головой к её рукам, и они одновременно прикрыли глаза. Им обоим не хотелось говорить ничего.

Для Катерины оставался нерешённым ещё один важный вопрос. Но она сомневалась, стоит ли его озвучивать прямо сейчас. Её женское чутьё подсказывало, что профессору точно стоит дать передышку. Ответы для неё были не столь важны, куда важнее спокойствие любимого мужчины. До поры до времени…

– И всё же… протокол последнего заседания кафедры мне нужен до конца рабочего дня, – сказал Чехов, чуть отстранившись от Катерины. – Пожалуй, я возьму его домой, поработаю там.

– Хорошо, я поищу его, – учтивым тоном ответила она, и на её лице появилась дежурная улыбка. – Могу сделать кофе, пока ты ждёшь.

– Нет, хватит с меня сегодня крепких напитков. Желудок надо беречь. И для всех остальных меня нет.

Катерина покорно кивнула и вышла из личного кабинета Чехова, оставив его наедине с тяжёлыми размышлениями и воспоминаниями.

– М-да, а Мария оказалась права… – тихонько проговорил Чехов, повернувшись к окну. – Я не в силах справиться с прытью этой женщины. Надо что-то делать… Но что?

«Если не можете с кем-то справиться, не легче ли от него избавиться?» – вдруг подал голос папоротник.

– Утихни! – раздражённо махнул на него Чехов. – Я не спрашивал мнения у зелёного подхалима. Тем более она мне ещё нужна.

***

Всё пятничное утро Герман был как на иголках. Он первым из группы прибыл на утреннюю пару по философии и теперь, растрёпанный и потерянный, кругами бродил перед закрытой дверью аудитории. Когда Пётр Денисович поздоровался с ним и спросил его фамилию, дабы похвалить за пунктуальность, Гера лишь отрешённо кивнул и невпопад проронил: «Да, сегодня пасмурно, сам не ожидал… Надеюсь, к обеду распогодится». Пожилой преподаватель лишь незаметно улыбнулся, покачав «снежной» головой. За время своей долгой педагогической службы он успел привыкнуть к сонным тетерям-первокурсникам.

На протяжении долгих занятий Герман упорно вглядывался в учебник, но строчки предательски ускользали от его задумчивого взора. Пальцы отказывались строчить в тетради длинные и скучные словосочетания, да и слова будто проносились мимо его ушей. Все мысли были заняты Олесей и предстоящей встречей с ней. Подобно наивному подростку, он хотел и одновременно боялся встретиться с девушкой, допытывая её цветущий подарок вопросами. Но яркая гостья, на удивление, загадочно молчала, лишь источая приятный фиалковый аромат. Только перед тем, как Герман собрался уходить, она неожиданно «ожила»:

«Дама назначила тебе свидание, а ты надел эту скучную рубашку, в которой только в институте и можно показаться! Девушки всегда обращают внимание на детали и любят находить в них сакральный смысл… Это как игра. Сегодня водишь ты, завтра она. Повяжи галстук, тогда она непременно подумает, что ты ждал встречи с ней, долго подбирая его».

Изумлению и возмущению юноши не было предела:

– С чего ты взяла, что это свидание? Чёрт возьми! Почему ты раньше не отвечала мне? Это так глупо и нахально с твоей стороны… Уж не думал, что вы, комнатные, такие скверные и вздорные.

Собеседница за словом в кармашек не полезла:

«Попрошу не оскорблять! Мы – капризные. Ты ещё с розами не вёл беседу, дружок».

Герман лишь презрительно фыркнул, но всё-таки заскочил к соседу за галстуком. «Лишь бы эта пёстрая самодовольная зараза не блаженствовала», – обиженно думал он через стенку, нервно затягивая на шее голубоватый в тонкую белую полоску галстук. Вид он принял поистине деловой, но элегантный, отчего сразу поморщился. Ему было непривычно видеть себя таким нарядным. «Словно на школьную линейку собрался, ещё букета астр под мышкой не хватает, тьфу…»

– А зачем тебе вдруг галстук понадобился? На свидание, что ли, собрался? – не без интереса спросил сосед по имени Толик. Все ребята в общежитии бегали к нему за партией галстуков, которые тот с удовольствием давал поносить либо за копеечку, либо за вкусную домашнюю еду. Дело шло хорошо, ведь отец Толика «поставлял» ему многие экземпляры прямо с фабрики в Севастополе, на которой тот числился на хорошем счету у начальства.

– Нет! – твёрдо ответил Герман. – На торжество. Домой. Мама хочет познакомить меня со своим ухажёром. Просила одеться… прилично.

«Когда я перестану врать? – задал себе вопрос Гера и тут же отыскал стойкое оправдание: – Лучше так. Иначе потом от слухов не отобьёшься. Общежитие хуже деревни».

Юноша пристально посмотрел на себя в овальное мутное зеркальце без оправы, висящее на стене. Впервые за девятнадцать лет Гера сделал это придирчиво и оценивающе. Его ореховые глаза показались ему неестественно тёмными, а кадык на длинной шее слишком большим и выпирающим. Захотелось его спрятать. Затем изучающий взгляд скользнул по широким густым бровям, которые юноша тут же «пригладил» подушечками пальцев. Ни-че-го не изменилось. Он повернул голову вбок и шмыгнул носом, отчего ноздри показались ему лошадиными, а сам нос тонким и не выдающимся. Гера снова взглянул на себя в анфас и прищурился, поправляя галстук. Он сделал попытку улыбнуться и обратил внимание на свои губы: «Почему они такие пухлые? Это нормально для мужчины? А что с моими щеками? Почему они такие впалые?» Гера словно не узнавал себя в зеркальце, с каждой секундой находя в своей внешности всё новые и новые изъяны. Будто Красная Шапочка в логове хитрого волка, он всё мучил и мучил себя каверзными вопросами. Только он не учёл одного: волком был он сам… Его волосы казались ему слишком длинными и вьющимися у лица, что придавало ему скорее мальчишеский, а не мужской вид. Несколько раз он пытался убрать их, зачёсывая ладонями непослушные пряди назад, но от этого они только сильнее пушились. Вскоре юноша бросил эти тщетные попытки. «Гадкий утёнок! – наконец, с грустью заключил он. – И что она во мне нашла? А вдруг она просто хочет посмеяться надо мной?»

Из кокона волнительных сомнений его вытащил голос Толика:

– Слушай, а коли ты на торжество идешь, бутылку вина мне не добудешь? Только красного, если можно. Тогда и денег с тебя за галстук не возьму!

– Я, конечно, иду не в винно-водочный, но постараюсь, – кивнул Герман и взглянул на будильник у кровати. – Всё, я побегу! А то мама не любит, когда я опаздываю!

Всю дорогу в Центральный парк юноша не мог смириться ни с дурацким аксессуаром на шее, ни со скверной погодой, ни с самим собой. Он не представлял, что скажет Олесе, хотя «свидание» назначила она. Стоя у моста, ведущего в сторону улицы Ленина, он повернулся спиной к бойкой басовой речи, цоканью каблучков, детскому смеху, повизгиванию намокших под моросящим дождём собачонок, покашливанию старичков… Герман спрятался в этой городской какофонии в ожидании своей спутницы. Он стоял, облокотившись на кованые перила моста. Слева громоздился город в серовато-ультрамариновых красках, справа ютился сонный красочный парк. Картина урбанистическая и ничем не примечательная, если не считать глянцевой лазурной глади реки, в которой утонул взгляд юноши, одолеваемого надоедливыми, как мошкара, мыслями. (Бу-бу-бу…) «Зачем я послушал фиалку?..» (Цок-цок-цок) «Она просто посмеялась надо мной…» (Хи-хи-хи…) «Вдруг у Олеси такой же вздорный характер, как и у неё?..» (Авь-авь-авь…) «Что это я? Меня же не должно волновать это…» (Кхе-кхе-кхе…) «Эх, если бы в кармане была свежая папироса – я бы закурил и притворился обычным горожанином, ждущим девушку на мосту. Беспечным и слепым от любви».

– Я не потревожила ваши мысли? Добрый вечер, Герман! – Девушка светилась раскрасневшимися от холода щеками, обрамлёнными копной светлых кудряшек, которые выбивались из-под сиреневой беретки.

– Здравствуйте, Олеся! – Герман тяжело оторвал замёрзшие руки от стальных перил. – Я бы сказал, вы спасли меня от моих мыслей.

– Ой, а отчего так? У вас что-то случилось? – в её голосе задрожало беспокойство.

– Ничего тревожного, просто осень как всегда неожиданно врезалась в душу, – меланхолично заметил Гера.

Девушка понимающе улыбнулась в ответ, смягчая звучащую нотку грусти:

– Всегда так, когда душа не закрыта на стальные засовы… Это был комплимент, кстати! – Она улыбнулась ещё шире и, казалось, солнце начало проглядываться из-за туч в ответ на её ямочки. – Вашей маме понравился подарок?

– Это милое создание поселилось пока у меня до маминого праздника, – слукавил Герман. – Но она примет его с радостью, ведь цветочные хлопоты – её стезя. Но всё же, мне теперь неудобно… Я должен был купить фиалку у вас, а получилось, что… выпросил…

Герман был вынужден оставить цветок у себя, так как к вечеру совсем испортилась погода. Всё-таки фиалки – теплолюбивые создания и октябрьский ветер стал бы для неё суровым испытанием. Да и юноша не хотел расстраивать Олесю, ведь он точно знал, что они не пойдут в цветочную лавку.

– Ничего подобного! Это был подарок и точка! – по-птичьи затрепетала и нахохлилась девушка. – Перестаньте придумывать себе лишние заботы и давайте уже наконец уйдём с ветра. С вашего позволения! – серьёзно закончила она, сложив ладошки перед собой вместе.

Они ловко влились в поток фланирующих горожан и девушка, наконец, раскрыла свою тайну:

– Я заранее прошу прощения за эту встречу, ведь понимаю, как это выглядит с вашей стороны… – Юноша только открыл рот, чтобы возразить ей, но Олеся уже завела свою трель: – Послушайте пожалуйста, мне важно сказать это сейчас. Я в вашем городе совсем недавно, живу с тёткой на окраине и пока у меня совсем нет возможности… – Девушка на секунду замялась: – обжиться и найти себя здесь. Работа отнимает почти всё моё время… так глупо и нелепо. Знаете, сидишь в этой лавке среди множества горшков и садовых зарослей и смотришь, как за окном мимо тебя проходит вся жизнь…

– У вас кто-то болен, и вы должны…

– Нет, нет, что вы, всё хорошо с моей тёткой… Это она, кстати, работу мне нашла. Без неё – я как без рук в чужом городе. Дело в другом… – Олеся нервно поправила лиловый шарфик на шее и продолжила: – Вы когда ко мне в магазинчик зашли, у вас из портфеля торчали конспекты и в углу стоял штамп Крымского педагогического института… Простите, но я прочитала несколько строк и поняла, что вы, скорее всего, учитесь на факультете журналистики… – Она прикрыла ладошкой раскрасневшиеся щёки. – Как стыдно теперь… А уже потом вы мне сами сказали, что учитесь там на первом курсе!

– Ха-ха, а вы наблюдательны! – Герман всё ещё не понимал, к чему клонит его собеседница, но он проникся участием к ней и не хотел, чтобы она подумала, что он может её за что-то осудить. Тем более за такую мелочь.

– Вы не злитесь на меня? Нет? Ну, слава Богу… А за то, что я вас сюда вытащила в такую погоду?

Юноша отрицательно покачал головой и сделал попытку улыбнуться, после чего девушка смело предложила:

– Ой, а давайте зайдём в этот буфет, нам там точно будут рады!

У Германа не оставалось выхода, как охотно согласиться и поспешить за бойкой девушкой, которая уже упорхнула к двери. Внутри маленького тёплого помещения с большой расписной витриной их встретил шум голосов многочисленных посетителей, а в нос ударили ароматы сладкой сдобы да крепкой чайной заварки.

– По пятницам здесь всегда столько народу! Будто во всём городе закончилась выпечка! – словно оправдываясь за галдящую толпу, заявила Олеся. – Но только в этом буфете есть маковые булочки с шоколадом, за которые я всё готова вытерпеть! Герман, а вы голодны?

– Нет, я успел поужинать перед выходом, – соврал юноша.

– Тогда ещё угощу вас горячим чаем! Я вижу, вы без головного убора, ещё простудитесь, не дай Бог, а я буду чувствовать себя виноватой!

Герман оторопел. Он наклонился почти вплотную к Олесе, чтобы перекричать стайку ребятишек рядом, которым не хватало на буханку хлеба:

– Я лучше вас угощу любимыми булочками! А чай сам себе куплю! – Он ощутил приятный цветочный аромат её волос. Так благоухает свежий букет садовых роз или куст увесистых поздних пионов. «Наверное, так пахнут все, кто живёт среди цветов? Или… только она?» – на секунду задумался Герман, но эти мысли вогнали его в краску. Олеся ничего не ответила, её горящие глаза с детским азартом уже искали блестящие шоколадные бока среди горок румяных пирожков и ватрушек, рядов вафельных трубочек со сгущёнкой и шоколадных колбасок, обилия поджаристых беляшей да коржиков из песочного теста. И это была лишь малая часть всего ассортимента!

– Дядечка, а у вас не найдётся три копейки? Нам на хлебушек не хватает… – настырно пропищал рядом детский голосок и за рукав пальто потянули. Герман опустил голову и столкнулся взглядом с мальчишкой лет шести. Тот умоляюще смотрел на него голодными серыми глазищами.

– Сколько-сколько тебе не хватает? Не расслышала… – с участием спросила мальчика Олеся, наклонившись к нему.

– Не надо, я уже нашёл! – Герман сунул ладонь в глубокий карман и вытащил оттуда горсть медных монет. – Держи пять, мельче нет.

«Теперь мне не хватит на булочку и чай…» – вздохнув, подумал он и украдкой взглянул на Олесю, которая уже весело болтала со второй буфетчицей, показывая на вожделенный десерт. Когда он пробрался через толпу к девушке, она со счастливым видом сообщила:

– Я уже взяла нам две булочки и чай! Правда, без сахара. Займёте нам местечко у окошка? В-о-о-он там… – Герман едва успел открыть рот, но предприимчивая девушка его тут же остановила: – Угостите меня потом! Я не против. Идите, а то место займут!

Ощущение неловкости и стеснения захлестнуло юношу с головой. Галстук, туго завязанный на шее, стал сдавливать горло, пустой желудок предательски заурчал, а голова гудела от людского гомона вокруг. Он еле-еле протиснулся сквозь скопление людей к высокому круглому столику на внушительной ножке, усеянному крошками. За окном тем временем стремительно смеркалось, и городской пейзаж стал похож на акварельное полотно, на котором ярким акцентом выделялись жёлтые светлячки, застрявшие в кронах деревьев, а прохожие слились в неясные плывущие в сизой мгле силуэты. Герману захотелось стянуть с шеи галстук, но он лишь ослабил его хватку, наблюдая за Олесей издалека. Она чувствовала себя как рыбка в речном водоёме, весело болтая о чём-то с буфетчицами и изящно лавируя между посетителями с тарелкой булочек в руках. Когда Герман опомнился, на столике уже стояли угощения, внушительный стакан с дымящимся чаем и салфетница.

– Мне так неудобно! Мало того, что я вас не угостил, да ещё и не помог…

– Герман, бросьте! Зато вы помогли ребятишкам купить хлеба! Смотрите, как они аппетитно его уминают, ну просто прелесть! Да и я сама попросила вас занять нам столик. Прекратите извиняться, иначе мне станет неловко!

Герман вздохнул, но перечить девушке не стал. Он улыбнулся и произнёс:

– Спасибо вам! В долгу я не останусь, уж поверьте. И приятного аппетита.

К тому времени, как маковые булочки были почти съедены, а крепкий чай в руках Германа перестал дымиться, буфет понемногу опустел. Герман отметил про себя, что дышать стало куда свободнее и витающее в воздухе напряжение потихоньку отступило. Пока Олеся молча лакомилась своим десертом, юноша незаметно наблюдал за ней. Она напоминала ему маленькую смешную девочку, которая вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до салфетницы. Он учтиво подвинул её к девушке, и та благодарно кивнула ему, с аппетитом уплетая за обе щеки.

– А вы почему не кушаете свою порцию? – наконец, спросила она, вытирая уголки губ сложенной салфеткой.

– Я… как-то равнодушен к сладкому с самого детства, – пожал плечами Герман. – С радостью поделюсь с вами.

– Нет, мне больше нельзя, – поморщив курносый нос, замотала головой она. – Иначе потом покроюсь мелкой красной сыпью, и тётка сразу догадается, что я тайком уплетала сладкое… И не пустит меня ещё на смену в лавку, чтобы посетителей не распугивать.

– Извините! – Герман потупил взор. – У вас… аллергия?

– Угу. На шоколад. В детстве совсем всё было плохо. Я могла просто украдкой лизнуть шоколадную плитку и у меня раздувало язык… Говорить не могла, только мычала. Мама меня тогда в шутку называла «Му-му». Вот только мне не до шуток было! До сих пор Новый год для меня не праздник, а мучение какое-то! Помню, как всё время меня угощали чем-то пресным, солёным да кислым, пока остальным детям коробками дарили шоколадных зайчат… Вы точно не будете булочку?

Герман замешкался на несколько мгновений, а Олеся уже схватила тарелку и направилась с ней к приютившимся у полупустой витрины детям. Они уже почти доели свой хлеб с молоком, когда она вручила им булочку, строго-настрого наказав поделить её на всех. Ребятишки запищали от восторга, а самый старший, схватив угощение, с важным видом принялся его ломать. Олеся вернула пустую тарелку буфетчице, которая со смехом произнесла:

– Ты их разбаловала, Олеська! Уже приходят к нам и ждут, пока их угостят! Без еды не уходят! Как чайки, ей-богу…

– Да какие ж из них чайки, тёть Клав? Те наглые и шумные, а эти… как голубята! Да и чего добру пропадать? – ответила она и вернулась к столику.

– Вы часто здесь бываете? – спросил Герман.

– Да, тёть Клава – старинная подруга моей мамы. Поэтому частенько и мне что-нибудь вкусненькое перепадает, – сказала Олеся и подмигнула.

Герман понимающе кивнул и встретился с оценивающим взглядом пышной буфетчицы, которая усердно вытирала стакан полотенчиком, крутя его розоватыми крупными ладонями. Он отвёл глаза к окну и сделал большой глоток уже остывшего чая.

– А почему вы не любите сладкое? – подперев кулачком маленький подбородок, с любопытством спросила Олеся.

– Так вышло, что в детстве мой дом не был полон сладостей. А во время войны уж тем более. Я помню, что по праздникам был домашний хлеб, какие-то булочки, с капустой, с картошкой, кажется, или яйцом. Иногда была пшённая каша и полба. И почти всё мы ели с солью, с зеленью, с перцем. Для меня мама всегда припасала сахарную свёклу, а дедушка добывал немного цветочного мёда… И то он всегда твердил, что мёд – это не сладость, а лекарство, которое нужно есть с умом. Но вкус шоколада, сахара или даже варенья кажется мне каким-то… приторным. И совсем не аппетитным.

– Надо же… – вздохнула Олеся и задумчиво произнесла: – Я много знаю людей, которые в детстве были лишены такой роскоши, как сахар. А сейчас их за уши не оттащишь от сладкого. Прямо как вон тех детей. А вас эти сладости так и не пленили… Почему так?

– Я и сам не знаю… – с улыбкой ответил Гера и призадумался. – Мама всё пытается наверстать упущенное и каждый раз к моему приходу покупает шоколадные конфеты, печёт пирожки, варит варенье… Но в меня больше двух конфет или кусочков никогда не влезало. Она говорит, что я конституцией в отца пошёл. Такой же вытянутый и худосочный. Он тоже сладкое особо не понимал. Ему супы подавай, да понаваристей, или картошку печёную с солью. Или кашу ячневую и обязательно со сливочным маслом…

– Вот оно как! Надо было, значит, вас приглашать не в буфет, а… а в столовую! Где есть первое, второе и компот, да?

Они звонко рассмеялись, а Герман чуть вслух не произнёс: «Так это всё-таки свидание?» Но вовремя замолк, смочив губы горьким чаем.

– Так почему вас заинтересовало то, что я учусь на первом курсе педагогического института? – поспешил он сменить тему на более насущную. Но этот вопрос стёр широкую улыбку с лучезарного лица Олеси. Герман сразу заметил, как девушка посерьёзнела на глазах и спрятала взгляд.

– Видите ли, это непростой разговор для меня… – осторожно начала она, и Герман заволновался. – Но ради него я и позвала вас на эту встречу. Я надеюсь, что вы не сочтёте меня за… легкомысленную или взбалмошную особу. Я вовсе не хотела создавать у вас такого впечатления обо мне…

– Я даже не думал об этом! – поспешил успокоить девушку Герман, но Олеся будто не услышала его и продолжила, не поднимая глаз:

– Боюсь, это прозвучит глупо и по-детски. Просто я давно мечтаю… стать студенткой этого учебного заведения. А именно я стремлюсь к журналистике. Но в моём случае всё не так просто… Да и я не смогу совмещать учёбу в институте со сменами в цветочной лавке. А моя семья – мама, тётя и бабушка – нуждаются во мне и в моей помощи как никогда. Поэтому мне пришлось поступиться своей мечтой об учёбе. О высшем образовании. Но я готовлюсь к поступлению вот уже несколько лет. Занимаюсь преимущественно по вечерам и ночам, повторяю всю школьную программу заново. Хотя я точно знаю, что в достойный вуз поступает лишь малое количество бывших школьников. Даже тех, кто учился в школе на одни пятёрки! А я окончила школу уже давно… И позабыла почти все школьные предметы, но даже не в этом беда. Беда в том, что я боюсь провалить вступительные экзамены. Мама с тёткой всё твердят, чтобы я не теряла времени и поступала в училища или в институт попроще. Чтобы получить настоящую профессию, а не витать в облаках… Но я не хочу быть швеёй или поварихой, у меня точно руки не из того места растут. А работа на крупном заводе или фабрике меня страшит… Трудиться от звонка до звонка я не смогу, не то здоровье. Да и сила воли нужна, которой у меня нет. Но вы не подумайте, я очень уважаю людей труда! Но сама мечтаю о совершенно другом призвании… Единственное, что мне нравится с детства, и то, что я умею – это писать. Писать о людях, их судьбах, непростой, но такой удивительной жизни. Я бы с удовольствием встретилась с фронтовиками и написала бы с их слов правдивую историю о войне! Ведь обычные люди многого не знают об этих героях… А как же бабушки в глухих сёлах? Они разве не заслуживают нашего внимания? Ведь мало кто знает, как они выживали в голодное военное время. Я хочу быть ближе к обычным людям, а не к именитым политическим государственным фигурам. Вот вы, Герман, для чего пошли в журналистику?

– Я? – Гера растерялся от внезапного вопроса в лоб. – Я… тоже, как и вы, люблю писать. То есть записывать свои мысли, облекать их в красивые и стройные фразы. Люблю распутывать противоречивый клубок собственных размышлений в чёткую определённость… А ещё я люблю слушать людей. И, не побоюсь этого слова, умею. Мне нравится записывать всё сказанное ими, а потом анализировать, обдумывать, вычленять основную идею. За своим дедушкой я часто записывал, как личный секретарь. Он говорил поразительные вещи, порой даже волшебные… Но я точно уверен, что он это не сочинял. Он говорил чистую правду!

– Вот! Видите! Вы меня понимаете! Это какое-то чудо…– залепетала девушка, и её лицо снова озарила улыбка. – Я знала, что обязательно встречу такого человека, как вы! Вы же мой единомышленник! Вы даже говорите так вдумчиво и красиво, из вас слова так плавно льются, как ручеёк из истока… Мне вот так не удаётся…Но я работаю над этим!

Герман смущённо улыбнулся и опустил глаза. Ему было радостно слышать такую похвалу. «Только от мамы я слышал такие слова…»

– Позвольте задать один вопрос… – Гера старался не рассмеяться. – Как вы это поняли по нашей первой встрече? В цветочной лавке? Мне казалось, что вы сочли меня… за странного чудика.

– Ну мы же успели с вами поговорить перед тем, как вы сбежали! – с улыбкой ответила она. – Я помню, как вы тепло отзывались о своём дедушке, помню вашу звучную фамилию. Поплавский…

– А мне помнится, что вы хотели заколоть меня ножницами… – тихо сказал Герман и, увидев, как глаза Олеси округляются от удивления, рассмеялся.

– Да вы что! – сквозь заливистый смех проговорила она. – Я ножницы использую только по их назначению! Если бы я хотела вас тогда заколоть, я бы взяла садовые вилы! Уж поверьте, тётка их с усердием точит каждые выходные…

Герман не удержался и засмеялся в полный голос, наклонившись над столом. Приступ смеха скрутил его так, что он зажмурился, слыша сквозь него, как Олеся стучит ладошкой по столу. Все немногочисленные посетители буфета, дети с испачканными в шоколаде щеками у витрины, да строгие буфетчицы глянули на них с удивлением и недоумением. А через мгновенье ребятня начала смеяться в ответ, посетители заулыбались, а буфетчицы покачали белоснежными колпаками, поджав губы.

– Вообще-то… вы успели ретироваться… до того, как мой взгляд… упал на это орудие самообороны! – с прерывистым дыханием сквозь звонкий хохот проговорила Олеся, держась за живот. Герман успел выпрямиться, но его тут же сразил новый приступ смеха, и его шевелюра почти коснулась столика. Олеся еле успела убрать стакан с недопитым чаем в сторону и рассмеялась с новой силой.

– А всё-таки… за кого вы меня приняли тогда? Я же мухи не обижу! – спросил покрасневший от смеха Герман.

– А кто вас знает? Вы так подкрались ко мне незаметно, что я завизжала на всю лавку!

– Да, и завизжали так, что напугали меня… Я от испуга вам чуть горшок с цветами не снёс!

– Правда? Ой, а я и не заметила… – Олеся запрокинула белокурую голову в очередном приступе смеха. – Я помню, что так увлеклась обрезкой садовых роз, что чуть палец себе не оттяпала с перепугу! Я стою и вдруг слышу недовольный возглас за спиной… С кем вы там разговаривали?

– А я не помню… – быстро ответил Герман и со смехом добавил: – Я со страха всё позабыл!

Они смеялись в унисон до тех пор, пока Олеся не обратила внимание на недовольные мины буфетчиц.

– Герман, я предлагаю нам ретироваться отсюда, иначе нас тут заколют тупыми вилками, а это очень болезненная пытка… – наклонившись к нему, вполголоса произнесла она, стараясь не расхохотаться.

Когда они быстро просеменили мимо весёлой ребятни, то детские голоса дружно скандировали им вслед: «Жених и невеста, тили-тили-тесто!» Самый старший из них строго прикрикнул:

– А ну цыц! Чего раздразнились? Иначе не видать нам больше булок с маком!

Герман и Олеся ещё некоторое время пробыли в плену безудержного смеха, вспоминая их первую встречу в цветочной лавочке. Они шли по улице куда глаза глядят, перебивая друг друга и отпуская остроумные шутки одну за другой. Когда невзначай их плечи соприкасались, юноша тут же серьёзнел, но заразительный хохот Олеси брал над ним верх. Если бы не рост Германа, со стороны они были бы похожи на подростков, веселящихся на улице. Увидев вдалеке лавочку под уличным фонарём, Олеся важно обратилась к своему спутнику:

– Приглашаю вас присесть! А то ноги гудят страсть!

С минуту молодые люди сидели молча, переводя дух. Вокруг почти не было прохожих. Изо ртов валил густой пар, но они совсем не ощущали холода. Янтарный свет бил их по макушкам, оставляя причудливые тени от их силуэтов под ногами.

– А вы с первого раза поступили в институт? – вдруг спросила Олеся. Герман кивнул, чем вызвал её неподдельное восхищение. – Какой же вы счастливчик!

– Так что же вам мешает поступить? Работа в лавке? Или недостаточный уровень подготовки?

Олеся не спешила отвечать. Она понуро опустила голову, будто сама толком не знала ответа.

– Если с работой можно что-то сделать, то со вторым никак… Я сама не справлюсь. Мне нужен грамотный и образованный человек, который сможет… меня подтянуть. И который сам через это прошёл. Именно такой как… вы.

– Так вы хотите, чтобы я стал вашим… репетитором? – с улыбкой произнёс Герман. Он не до конца верил в слова девушки.

– Да. Я абсолютно серьёзно! – девушка повернулась к нему, выразительно заглянув ему в глаза. – Я для этого вас и позвала сюда! Чтобы предложить вам это…

С лица Германа медленно сползла улыбка, и он напряжённо сглотнул. Олеся тут же заметила, что юноша замешкался, и взволнованно затараторила:

– Нет, нет, я не настаиваю ни в коем случае! Я всё понимаю… Это всё так неожиданно. Даже для меня самой! Я всего лишь предложила, но решение только за вами! Я подожду столько, сколько нужно! Просто я… я так долго искала такую возможность! И вот вы… Вы сами меня нашли.

– Но я же обычный студент. Первокурсник! Как я могу стать для вас кем-то сродни опытному преподавателю? – Герман всё ещё не верил Олесе. Ему казалось, что она шутит над ним.

– Да, конечно, я понимаю! – твердила она как заведённая. – Я буду платить за каждое занятие, Герман! Я знаю не понаслышке, как скромно приходится жить студентам!

– Нет, послушайте, дело не в деньгах… – пытался перебить девушку Гера. – Я не уверен, что подхожу для такого… ответственного дела. Я же только начал обучение на первом курсе, что с меня взять?

– Но вы же сдавали вступительные экзамены и знаете, что там может меня ожидать! – не унималась Олеся.

– С этим я с радостью вам помогу! Но только не в качестве… репетитора.

– А в качестве кого? – её глаза засияли ярче уличного фонаря.

– В качестве… друга, – неуверенно ответил Гера, но, увидев, как лицо девушки вытянулось, поспешил добавить: – Но я ни в коей мере не навязываю вам свою дружбу!

– Нет, нет, это прекрасно! – залепетала со счастливой улыбкой Олеся. – Просто это так неожиданно… У меня ведь нет в этом городе друзей! Вы будете… первым! Боже, мне в это просто не верится… Герман, я не слишком эмоциональна? Или… навязчива?

– Честно? – Герману не хотелось врать ей ни на секунду. – Я ещё не встречал настолько экспрессивную девушку! Разве что в книгах читал о таких героинях… Или видел в кино.

– И… это плохо, да? – Олеся с обеспокоенным видом взглянула на Германа, а затем отвернулась, прикрыв лицо ладонями. – Боже, мне иногда кажется, что я веду себя, как клоунесса! Мы же с вами толком ещё не знакомы, а я… я так точно не отыщу друзей.

– Почему же? – участливо спросил её Герман. – Я не вижу ничего плохого в том, что вы очень естественны в проявлении своих чувств. Вы же живая! Вы дышите, чувствуете, вы полны переживаний! Это совершенно нормально!

– Я вас точно не пугаю? – осторожно спросила девушка.

– Вы напугали меня тогда в цветочной лавке! Думаю, хуже уже не будет…

– Давайте, наконец, сотрём из памяти нашу первую встречу, пожалуйста! – смеясь проговорила Олеся. – Мне так за неё стыдно…

По Центральному парку культуры и отдыха пронеслись отголоски звонкого юношеского смеха.

Тем временем по улицам незаметно поползла густая вечерняя мгла. Она обступала лавочку со смеющейся парой, так и норовя заключить её в свои непроглядные объятия. Но трещавший над скамейкой уличный фонарь мягко освещал беспечные лица и широкие улыбки, спасая Германа и его спутницу от нападок темноты. Редкие прохожие издалека с интересом поглядывали на юношу и девушку. Одни принимали их за давних знакомых, вторые за брата и сестру, а третьи и вовсе за влюблённую пару. И никому было невдомёк, что эти двое познакомились совсем недавно…

– Так что же вас привело в самое сердце Крымского полуострова? Откуда вы? – поинтересовался Герман у собеседницы, когда они устали смеяться.

– Я без оглядки променяла суровый северный город на южный. Я из Ленинграда! Бывали там когда-нибудь?

– Нет, никогда. Но много читал об этом городе в произведениях Пушкина, Гоголя, Достоевского… Это считается?

– Ой, да всё они врут, эти ваши классики! И приукрашивают. Лучше один раз приехать и увидеть его собственными глазами. Хотя… Сейчас точно не стоит! Там уже давно свирепствует холодная и промозглая осень.

– А вам нравится у нас? В Симферополе?

– Я и мечтать о таком месте не могла… – с придыханием ответила Олеся. – В этом городе пахнет солёным морем! Хоть оно и не рядышком. А сейчас, представляете, мне совсем не прохладно! В Ленинграде сейчас холод собачий… И у меня почти прошёл мой хронический кашель! Потому что воздух влажный, чистый и… вкусный. – Она сделала глубокий и шумный вдох и закрыла глаза. – Поэтому я настоятельно советую вам отсюда никуда не уезжать. Вы родились в райском месте.

– Это вы ещё в Ялте не были, в Крыму или в Севастополе. Вот там, я считаю, настоящие райские места. Дикие песчаные пляжи, первозданная южная природа, удивительная фауна… А вообще, я в Карелию хочу съездить или на Алтай. Хочу увидеть заповедные таёжные края лесов и озёр, северную природу и уникальные старинные достопримечательности… А Алтай – это вообще центр различных культур и этносов! Каждый хоть раз в своей жизни должен побывать на Алтае, дабы воочию, а не в энциклопедиях, увидеть хвойные леса, заснеженные горы, безлюдные степи и аккуратные поселения с простым и мудрым народом… А вы знали, какое обилие там лекарственных растений? На Алтай едут за целебной водой и грязью даже из других стран!

– Вы так самозабвенно рассказываете об этих краях, Герман, – отозвалась притихшая очарованная девушка. – Сразу видно, как страстно вы любите родную природу… Уверена, что она отвечает вам взаимностью! Желаю вам поскорее осуществить свою мечту!

– Куда мне… Я только поступил в институт, так что пока эти планы остаются только мечтами.

– И что? Учёба, это конечно, важно, не спорю, но что вы будущим летом собрались делать?

– А я об этом ещё не думал… – растерянно ответил Гера и задумался. – Если нас не повезут на полевые работы или не устроят летнюю практику, то…

– Поедете в Карелию! Или на Алтай!

– В таком случае, копить нужно уже сейчас. И сдавать обе сессии на отлично, чтобы стипендия была достойная.

– А я вам предложила подзаработать, – тихонько произнесла Олеся, не глядя на юношу.

– Нет, я не возьму с вас денег, – покачал головой Гера. – Я всего лишь студент-первокурсник, а не учитель. Могли бы просто попросить меня рассказать про вступительные экзамены и подготовку…

– Но ведь это не один день займёт! А как же… подбор литературы и теории, которую мне придётся зазубрить? Нам с вами придётся провести в библиотеках не один вечер.

– Так впереди у нас ещё целый год, успеем. Вы же собрались в следующем году поступать?

– Ой, а я и не знаю… А вы думаете, что за год я успею подготовиться?

– А я вам на что? – с улыбкой спросил Герман и взглянул на краснеющую Олесю. – Сколько вам лет, кстати?

– Неприлично у девушек спрашивать возраст, – с нарочитой строгостью проговорила она, отвернувшись. – Я старше вас.

– Совсем забылся, прощу прощения, – быстро пролепетал Гера. – Тётка меня постоянно ругает за то, что я каждый день её рождения пытаюсь вспомнить её возраст. Но, увы и ах, после двадцати пяти она якобы перестала его считать. И не открывает свою тайну до сих пор. Даже нам с мамой!

– Мне меньше, чем вашей тёте, – улыбаясь, проговорила Олеся. – Но придёт время, и я назову вам эту тайную цифру. Так и знайте.

Герман засмеялся:

– Не обижайтесь! Я не настаиваю.

– Как я могу на вас обижаться, Герман? Вы согласились помочь мне поступить в институт! Сегодня, получается, мы поделились друг с другом нашими мечтами. Знаете, это дорогого стоит.

Их взгляды на секунду встретились под тусклым светом фонаря. Добрые смеющиеся карие глаза и очарованные серые с зеленцой и хитринкой. Она, не моргая, рассматривала его глаза до тех пор, пока губы юноши не перестали весело улыбаться. Он вмиг посерьёзнел и, захлопав ресницами, скользнул взглядом по её румяному сосредоточенному лицу. Он видел, как она медленно разомкнула губы, чтобы что-то произнести, как вдруг… фонарь издал оглушительный треск и погас. Темнота тут же поглотила их с головой.

– Ой! Вы тут? Я… я ничего не вижу! – раздался обеспокоенный девичий возглас.

– Всё ещё здесь, – глухо отозвался юноша и почувствовал сквозь пальто осторожное прикосновение её руки. – Куда я мог испариться за секунду?

– Кажется, нам пора! – Герман услышал, как Олеся вскочила с лавочки. – Вы знаете, куда идти? В какую нам сторону?

– Вдалеке слева горят фонари. Там и дорожка, которая выведет нас к городу. Пойдёмте?

– Чувствую себя в темноте как слепой котёнок… – стыдливо пожаловалась она, и они тронулись в путь. – Побудьте моим поводырём в этом парке.

Герман сунул руки в глубокие карманы и ощутил, как к правому плечу прижалось её плечико. В его голове навязчиво крутились два вопроса: «Почему моё сердце так бьётся? А вдруг она услышит?» Но в уличной темноте звучали лишь глухие шаги по влажному тротуару и частое девичье дыханье.

– Вас проводить до дома?

– Ещё чего. Меня-то пустят домой в любое время, а вот вас в общежитие вряд ли! – встревоженно сказала она. – Я видела вашу вахтёршу. Весьма строгая и несговорчивая дама.

– А который уже час? – вдруг спросил Герман. Он понял, что напрочь забыл про время. – Я не ношу с собой часов, к сожалению.

Олеся лишь пожала плечами и прошептала что-то себе под нос, не отставая от Германа ни на шаг. Пока они шли вплотную друг к другу, Герман чувствовал себя вовсе не поводырём, а настоящим героем, спасающим прекрасную девушку от натиска темноты. Из смелой и шумной девушки она превратилась в испуганную скромную девочку, которую хотелось защищать и оберегать на протяжении всего пути до спасительного фонаря. Если, конечно, она это позволит. «Сколько же вам лет, если вы всё ещё боитесь темноты?» – с блуждающей улыбкой на губах гадал Герман. Ему захотелось подшутить над ней, но он, как хороший друг, сдержался. Гера вдруг вспомнил, что делают в таких случаях истинные джентльмены в кино: берут девушку под руку. Но он залился краской от одной лишь мысли о том, что ему придётся коснуться её руки. Впервые он был рад кромешной тьме: «Олеся не увидит моего дурацкого мальчишеского смущения.»

Когда они приближались к автобусной остановке, девушка с благодарностью произнесла:

– Герман, спасибо вам за то, что пришли… Я это ценю. Я прекрасно провела время… в вашем обществе. – она вдруг поморщились и по-детски выдала: – Тьфу, ненавижу все эти официозные речи! Мы же теперь… друзья!

– И вам спасибо за встречу, – с улыбкой ответил Герман. – Я не помню, когда в последний раз так задорно смеялся!

Впервые девушка смущённо улыбнулась и отвела глаза, поджав губы.

– Надеюсь, вы не опоздаете из-за меня в общежитие… Вам же есть куда поехать в случае чего?

– Да, конечно. К маме и поеду. Порадую её своим поздним визитом.

– Вот и хорошо. А то бы нам пришлось гулять до утра… Ой, а вон и мой автобус! – подпрыгнула на месте Олеся. – И вы не задерживайтесь надолго! До свидания! – прощебетала она, махая Герману рукой на бегу. Он стоял и махал ей с улыбкой в ответ, пока не опомнился.

– А когда мы… ещё раз встретимся? – прошептал он ей вслед. Но увидел лишь её счастливое лицо за мутным толстым стеклом. Она помахала ему ещё раз перед тем, как полупустой автобус стремительно увёз её в вечернюю туманную мглу. Герман стоял, обескураженно глядя ему вслед, и задавался вопросом: «Мы же увидимся? Ещё раз…»