Когда я очнулся, в доме висела мрачная тишина, осмотрев комнату, я решился сесть. Закрытая занавеска не пропускала ни единого света в комнату, отчего она была похоже на кротовую нору.
– Как там было? – вспомнил я песню. – В моей маленькой комнате нет дверей… лишь иногда я закрываю на ночь окна. В ней пылятся книги и живет Фарисей, он изучает писателей сводивших с собой счеты – томно и совсем не певуче произнес я. – Раз уж начал говорить сам с собой, то уж до Фарисея недалеко.
С легкостью вспоминаю какую-то песню до каждой буквы, которую слышал в жизни лишь пару раз, а вот вспомнить свое прошлое – хоть уши отрежь и вешайся, но ни капли не вспомнишь.
На кухонном столе лежала яичница с колбасой и записка: «Не напрягайся много, я уехала на работу и буду вечером. Кстати, тебе тоже звонили, я сказала, что ты заболел».
Спасибо, Роза.
Кажется, у меня жар, думал я, запивая горячим кофе остывшую яичницу. У меня нет желания узнавать ничего, но, по-моему, время сейчас где-то около двух-трех часов дня. Когда я подошел к окну с сигаретой в зубах и только хотел закурить, то мой взгляд уперся на сгорбленную фигуру, которая сидела на крыльце моего дома и попивала какую-то коричневую жидкость с бутылки. Видимо, забрел очередной пьяница. Я переоделся и как только ступил за порог, не доходя до нежданного гостя, мои ноги выскользнули из-под ног, как бы это не звучало, и я плюхнулся спиной рядом с незнакомцем. Даже, не подумал откуда могла взяться гололедица на крыльце.
– Ужасно выглядишь, друг, – обратился незнакомец ко мне.
Он выглядит вполне прилично, если судить по одежде, но лицо этого человека было смертельно мрачным или же… грустным? Копна черных взлохмаченных волос над мертвенно висячими глазами, куча морщин вокруг этих же глаз и выступающие вены на коже лица – признак алкоголизма.
– Могли бы поспорить, кто тут ужасно выглядит, – ответил я и сел рядом.
Вынул сигарету с кармана, но она оказалась сломанной пополам, табак внутри рассыпался на ладонях. Увидев это, незнакомец предложил сигарету и зажег огонь, от него веет спиртом, но он мне не противен.
– Меня зовут Амир, – представился он.
– Аякс, – ответил я и мы пожали друг другу руки.
– Я живу тут в паре кварталов отсюда, шел домой и начался приступ, извиняй, если потревожил, – он громко втянул носом воздух и глотнул из бутылки.
– А что за приступ?
– Астма.
– Астматик – еще и куришь?
– Не, не курю, – ответил тот. Он какой-то странный, даже очень.
– А сигарета, просто нашел недавно?
– Я всегда ношу с собой пачку сигарет, с тех пор как умер мой лучший друг. Он был заядлым курильщиком, мы как раз шли в ларек за сигаретами, как с поворота выехала машина и с громким стуком проехала мимо, отбросив его в воздух. Свои последние минуты, истекая кровью у меня на руках, он лишь просил об одном – найти для него одну сигарету.
– Соболезную, – произнес я, представляя такую картину – ну и жуть.
– Да ладно, шучу, – он рассмеялся, но его смех резко перешел на надрывной и тяжелый кашель. – Мне явно осталось недолго, дни сочтены, а поговорить не с кем. Выпить не хочешь?
Амир протянул мне бутылку, в которой плескалась бурая жидкость. Несмотря на вчерашний алкоголизм и плохое самочувствие, я согласился – видимо, я уже пьяница до мозга костей.
– Ты не замечал как тут мрачно? – обратился он ко мне. – Я вот не помню, что бы здесь было весело и радостно, всегда как-то уныло и пустынно.
Я огляделся, очередной зимний день: скелеты тощих деревьев на фоне серого неба, вороны на мусорных баках, парочка прохожих молчаливо идущих по своим делам – и правда веет тоской.
– Когда я заходил к соседям, я заметил как у них хмуро светят лампы, – продолжил он. – У всех соседей, как будто здесь туманом расползается упадок. У одного моего пожилого соседа я рассматривал стенд с фотографиями, на котором все его большая семья. Я насчитал шестеро детей, четверо сына и две дочери, а еще его родные братья и полдюжины внуков. На фотографиях они все вместе и счастливы. Знаешь что с ним стало? Он умер в одиночестве среди бездушной и серой мебели.
– Ну, а почему же он был один?
– Не знаю, не хотел спрашивать, но судя по его поникшему виду, причина была как раз в них. По моим догадкам, они все сгорели во время пожара, так как у старика обе руки и половина тела сплошь в шрамах от ожога.
В двух метрах от нас приземлился ворон и пристально начал разглядывать нас, подпрыгивая то ближе, то дальше.
– Этот старик жил прошлым и я его понимаю. Прожив здесь всю жизнь, я тоже начал жить прошлым. Вначале мы чисты и веселы, верили писателям фантастам и в далекие звезды, но с каждым днем взросления становились черствыми. Наперегонки со временем, угасает и былая любовь, чахнет крепкая дружба и отмирает уважение, затем теряешь интерес к своему любимому делу, а под конец твое тело начинает истощаться. Все тленно, мне самому-то осталось прожить всего месяц, а человека, который бы оплакивал меня не осталось. Дикое счастье – лишь прах и тлен. И поймут тебя лишь двое: оказавшийся в твоем положении и другой любящий тебя сильно.
Этот ворон совсем не боится людей, он уже на расстояний вытянутой руки и рассматривает нас – вестники мора и смерти, а Амир сидящий рядом со мной, человеческое воплощение мора и смерти. Идеальный вид для экспрессивной картины; пьяница, мертвенно-бледный астматик и ворон ведут беседы о тленности бытия на фоне беспросветного дома.
– У тебя нет ничего, чтобы ты хотел сделать? – спросил я.
– Да не особо, уже все безразлично, скорее, мне не терпится узнать что там, за занавеской смерти. Увижу ли я благоухающие сады или же непроглядный мрак и отсутствие сознания – интересно самому узнать истинные ответы стольких споров, а горечь этого мира уже не трогает. А ты что думаешь насчет всего этого?
– Я ничего не думаю.
Амир протянул мне сигарету, затем закурил сам.
– Раз уж уже все, почему бы и не попробовать? – сказал он затянувшись, но задыхаясь от кашля и дыма.
– Сомневаюсь, что ты увидишь благоухающие сады после этого.
Мы рассмеялись.
– А если серьезно, – начал он, – я не нашел ничего, что могло бы оставаться вечным в рамках нашей жизни. У меня вот всегда страх – боязнь отпустить того, к кому привязывался. Но всегда отпускал и запирал себя в стенах сотканных из сожалений, воспоминаний. Чего-то требуешь от воспоминаний, обращаешься к прошлому в надежде найти утешение, но от них все равно ничего не достанется, кроме безутешности. Безуспешно пытаешься приблизиться к родным и не находишь у них понимания – гора беспокойства на плечах. И непонятно, сам ты себя загнал в этот тупик или тебя загнали. Ветхость нашей жизни таки буравит мои мысли.
– А как же, например, дерево? Посаженое тобой дерево, за которым ты ухаживаешь, может пережить не одно твое поколение. Чем же не вечность?
Амир улыбнулся:
– Согласен, дерево не забудет про тебя и не оставит.