— Мама! Мамочка, папочка, вы вернулись! Вставайте, проснитесь! — но они, почему-то, не отзывались.

Гул от тихих разговоров растворился и в воздухе повисла тишина, будто я находился один в этой комнате. Все замерли. Даже малейшего шороха и то не было слышно. Люди расступились, смотря на меня своими намокшими взглядами, готовыми пронзить своим горем. Слезы покатились по их серым лицам. Я не понимал, почему они плачут и мне стало очень грустно. Я тоже заплакал, смотря на них, затем уткнулся в крепкую руку, что меня держала. Я посмотрел наверх, взглянул на глаза тети Веры, из которых, стекая по щекам, капали слезы. Это она держала меня за руку. От ее слез, мне стало еще грустнее, я заплакал с еще большей силой. Мне захотелось подбежать к маме, чтобы она меня, наконец, пожалела и обняла, но тетя меня не пустила.

 — Мамочка! Мамочка! — звал я ее, пока тетя несла меня обратно по коридору. Я смотрел на маму, на ее бледное лицо, звал, рыдая, но она, все также, не отзывалась.

Толпа завыла еще сильнее и слышал я ее уже из своей комнаты, куда меня отвела тетя.

 — Знаешь, — неторопливо произнесла она, присев передо мной на колени, затем, вытерла мне слезы платком, – Ты только не плачь, хорошо, Лев? Твои родители… мама с папой… они… они будут за тобой приглядывать. Ты можешь разговаривать с ними, когда захочешь. Они тебя будут слышать и видеть, но…

— Я хочу к мамочке!