– Вероятно, да.

– А откуда ты о ней что-то знаешь? Тебя ей научили? У тебя были учителя добродетели?

– Учителя? Ну, да, в школе, вроде, меня учили хорошо себя вести.

– Но разве они учат добродетели? Не думаешь ли ты, что человек, который учит добродетели, должен и сам быть добродетельным?

– Думаю, да.

– Ох, как хорошо, – обрадовался Сократ, – все в этом ужасном месте постоянно посылают меня к черту, поскольку не желают спорить, но я так это люблю, что всегда пытаюсь что-то сказать, но с вами, людьми из современного мира, спорить очень скучно, вы либо соглашаетесь, либо обижаетесь. Люди вашего времени потеряли тягу к настоящей беседе. Вы все такие скованные и закрытые в себе, что не можете произнести ни единого слова, выходящего за рамки хорошего тона.

Сократ махнул рукой и пошел куда-то. Я последовал за ним. Он довел меня до огромной башни. Вокруг таких же башен стояло огромное количество, что удивляло меня. Они все были черного цвета, а вокруг них горел огонь. Старик сказал мне:

– Твоя квартира на девяностом этаже, её номер – три тысячи триста тридцать три, прощай.

После этих слов он испарился в воздухе. Я медленно поднялся наверх. Винтовая лестница словно не имела конца. Первый этаж, второй, третий, четвертый, двадцать пятый, тридцать шестой, сорок седьмой, пятьдесят восьмой, шестьдесят девятый, восьмидесятый. До моего этажа оставалось всего несколько пролетов. Шаг за шагом я поднимался и поднимался. Узкий полый параллелепипед, растущий вверх, вмещал в себя только винтовую лестницу и дверь на каждом этаже. На каждой двери был написан номер. Все выше и выше взлетал я, подобно порхающей птичке. Все выше и выше уносили меня мои ноги, но на восемьдесят пятом этаже я понял, что устал. Даже души утомляются под грузом однообразия.