Когда я к нему подошла, то поразилась двум вещам. Во-первых, от него совсем не пахло. Во-вторых, у него были очень красивые, большие глаза, и становилось ясно, что ему, на самом деле, нет тридцати. Но это никак не уменьшало того, как жалко он выглядел. Прозрачные, светлые, очень-очень печальные глаза растрогали меня.

— Н-не подходи ко мне… — прошептал он тихо. — Маленькая, не подход-ди ко мне…

— Я только хотела вам кое-что дать, — сказала я, протягивая ему монетки, — вот. Больше у меня нет. Но мне не нужно. Вы только возьмите себе кофе в ларьке, ладно? Он тут недалеко…

Лицо его исказила такая дикая мука, что я испугалась. Но я не успела испугаться достаточно сильно — он двигался не человечески быстро. Монетки вместе с розовым кошельком упали в снег, когда он схватил меня и убежал со мной прочь.

Это может показаться странным — то, как кто-то просто взял ребенка на улице среди бела дня и поволок. Он и правда вызвал некоторую панику. Я слышала, что меня зовут. Я слышала, как кто-то бежит за нами вслед, но всё это длилось недолго. Он мчался так, что никто не смог за ним угнаться.

Как я позже выяснила, у меня не было никаких шансов, даже если бы за ним сразу выехала милиция.

Я не помню, как он отволок меня в тот подвал и как его острые зубы вонзились мне в шею. Зато хорошо помню запах бензина, слабость, тошноту, когда меня везли в багажнике.

Позже я узнала, что слабеющему упырю нельзя сразу пить много крови. К тому же, много он выпить и не способен. Только по этой причине я осталась жива.