***
Ноэль обессилел. Он перестал вставать со своей лежанки и все ждал, когда голод и холод добьет его ненужную жизнь. В ночь перед смертью, помолившись Луалу и Девяти рыцарям Его, проваливаясь то в бред, то в еще более страшную явь, Ноэль вдруг остро ощутил тот, показавшийся когда-то ему приторным вкус сладкого кубика…
Как бы он хотел подобрать его теперь даже из той пыли, и жевать, жевать, жевать… жевать так сильно, чтобы больно было челюсти, зубам, языку. Какая была сладость в том кубике, сколько там было меда, сколько было на нем пудры.
Ноэль, проваливаясь все дальше в темноту, ясно ощущал во рту сладкий вкус и безумная улыбка – счастливая! – легла на его лицо. Двигалась челюсть, будто бы и в самом деле что-то жевала, и Ноэлю казалось, что кубик во рту уменьшается.
В минуты, ясно очерченные как последние, он мечтал не о хлебе, которого так много съел уже на своем коротком веку, а о том сладком кубике…
Кубик таял, становился меньше. Ноэль все жевал и жевал пустоту, и, сделав последнее глотательное движение, успокоился вдруг, представляя яснее ясного, как кубик теперь истаял, улыбнулся придуманной им сладости и больше не шевелился.
Ему повезло много раз. Тело, должное было сгнить, пока его не обнаружат, было найдено уже на утро, когда один из дознавателей, в хмельном угаре, желая постращать хоть кого-то, ударил по двери бывшей лавчонки-починки и дверь – хлипкая и древняя, разлетелась, обнаруживая в глубине комнаты остывшее тело Ноэля.